В грязной, насквозь прокуренной мастерской за небрежно застеленным газетой столом сидели двое: неопрятный старик в заляпанном красками халате на голое тело и молодой хлыщ весь в джинсе, помытый, надушенный, с безупречной прической. Отец и сын встретились после долгой разлуки, чтобы обсудить важное дело, но что-то мешало разговору начаться.
Тишину в комнате нарушила крупная черная муха. Она покинула теплую пыльную щель за батареей, где спала с осени, взлетела, надрывно жужжа, сделала пару тяжелых кругов под потолком и плюхнулась на картину, стоящую рядом со столом на мольберте.
Сделала она это случайно, умышленно, либо какая-то неведомая сила приземлила ее мохнатое тельце именно туда – неясно. Однако центр изображенной композиции сразу же обрел необходимую массу, набросанные лихими пастозными мазками фигуры вокруг пришли в движение, и картина ожила.
Рассеянно следивший за проделками насекомого старик не мог не заметить этого. Взгляд его на мгновение вспыхнул молодым задором, тело дернулось схватить кисть и поставить пятно, которое долго искал, но через пару секунд все прошло. Он лишь вздохнул и, угрюмо заметив: «Муха зимой к покойнику», поднял кружку.
– Давай за здоровье, что ли.
– Давай. – Сын поднял свой стакан, брезгливо покосился на его плохо отмытые от краски бока и начал мелко-мелко глотать теплую водку. Закончив, скривился в гримасе отвращения и торопливо запил газировкой, которую держал наготове в другой руке. – Фу-у-у! – Его передернуло.
– Волосы бабские, и пьешь, как баба, – поморщился отец неодобрительно, по-молодецки забросил в себя свою порцию и даже не стал закусывать.
– Да пошел ты… Мужик…
Предок для Эдуарда давно уже перестал быть авторитетом. Напротив, он считал его козлом и неудачником, как, впрочем, многие сыновья своих отцов в его возрасте. Талантливый, подающий большие надежды художник в прошлом, тот спустил в унитаз все свои радужные перспективы, не захотев, когда надо было, прогнуться перед властью. На что-то там обиделся, за что-то боролся, качал права, в результате загремел в психушку, а когда его выпустили, им с женой и малолетним сыном ничего не оставалось, как покинуть столицу и вернуться на родной Урал. Тут он с трудом нашел место реставратора в каком-то задрипанном музее, а в последнее время и в нем пропил к себе все доверие, был уволен и сейчас перебивался случайными заработками.
Отец презрительно хмыкнул, снова разлил и выпил. Взгляд его, наконец-то, потеплел, он достал из пачки беломорину и закурил.
– Ты засранец, конечно, Эдька, но у меня нет другого сына, и я должен передать все это тебе.
– От засранца слышу…
– Молчи и слушай, сопляк, а то мигом вышибу тебя отсюда!
Эдуард открыл было рот поставить старого алкаша на место, но, наткнувшись на его взбешенный взгляд, осекся на полуслове. Отец позвал его к себе в мастерскую выпить, что само по себе необычно, кроме того, обещал что-то подарить, а это было уже совсем чем-то невероятным. Поэтому разругаться и уйти, не выяснив, в чем дело, было бы, по меньшей мере, глупо. Он снисходительно усмехнулся и стал озираться по сторонам.
Давненько не посещал он его берлогу, но с тех пор ничего и не изменилось. Тот же заваленный мусором пол и горы вонючих окурков во всех возможных местах, грязные, никогда немытые окна и покрытая пылью абстрактная мазня на стенах.
– Что сейчас… пишешь? – спросил Эдуард, ухмыляясь.
– Ничего… – Отец сделал вид, что не заметил издевки. – А зачем? Кому это нужно?
– Ну а бабки-то где берешь? На выпивку хотя бы…
– А… Это, конечно… Потолки одному пиджаку разрисовываю. Вот… – Он провел рукой над накрытым столом. – Поит, кормит, денег вперед дает.
Отец чересчур глубоко затянулся папиросой и закашлялся. Прошло с полминуты, а он все сгибался и разгибался, схватившись за горло. Тело его, судорожно дергаясь, издавало странный свистящий лай, словно пыталось избавиться от чего-то большого и цепкого, засевшего в груди. Решив, что пора помочь, Эдуард небрежно, не снимая ноги с ноги, налил в кружку газировки и протянул страдальцу. Тот не увидел этого, а как только смог оторвать руку от лица, схватил со стола бутылку, сделал несколько крупных глотков и подавил кашель водкой.
– Э-э-э… – Плюнул на пол и вытер слезы.
– Тубик, что ли? – Эдуард с опаской покосился на кровавый харчок.
– Нет… Хуже… Да не бойся, не заразный я, – усмехнулся старик, заметив, как сын испуганно отодвинулся от стола. – Рак… Рак это… Рачок… Умираю я, Эдька…
– Да ну? Откуда знаешь? Поди, в больницу ходил? – Сын скептически осмотрел его с головы до ног.
– Не сам… Кашлял так же да упал недели две тому назад на остановке… Увезли на скорой, взяли кровь, еще что-то и отпустили. А вот третьего дня сообщили, что рак и, что странно, как я вообще живой все еще. По анализам давно ласты склеить должен был бы…
– Вот те раз… Мать знает?
– Да… Ей и сообщили.
Родители были официально женаты, но отец жил в основном в своей мастерской и появлялся дома очень редко – помыться, пожрать горячего, иногда занять денег. Мать любила его или жалела и всегда помогала.
Отец нахмурился, снова налил и поднял свою посудину:
– Ты будешь, или как?
Эдуард взял стакан:
– За твое здоровье, батя, что ли, тогда… – Рассеянно чокнулся и стал пить на всякий случай брезгливо подогнутыми губами.
Известие застало его врасплох. До этого ему никогда не приходилось сталкиваться со смертями. Он, засунув в рот кусок колбасы, начал жевать и лихорадочно взвешивать в уме плюсы и минусы предстоящего события.
– А ты что, все спекулируешь? – спросил отец. – Не боишься, что поймают?
– Фу, батя!.. Бизнесом занимаюсь. Это у нас в совке спекуляция, а во всем мире «бизнес» называется. Там все живут на этом, и никого не сажают. Надо же, придумали: «Нетрудовые доходы», сами бы попробовали, уроды! – Эдуард приосанился. – Ну а так-то я – тоже художник. Сам знаешь, у нас ведь «Кто не работает – не ест». Ценники пишу в гастрономе. Девяносто рублей минус бездетность. – Он усмехнулся и поправил и так безупречно уложенные волосы.
То, чем он промышлял в дополнение к своему вышеуказанному заработку, бизнесом назвать можно было с очень большой натяжкой – служил посредником между настоящими спекулянтами и своими многочисленными знакомыми. У первых брал дефицитные импортные шмотки, сигареты, журналы, прочий модный ширпотреб и, разнося по домам, перепродавал на десятку-другую дороже. Навар получался небольшой, но на выпивку и парикмахерскую хватало, к тому же в процессе реализации товарами можно было осторожненько попользоваться. Чем он и не пренебрегал. Моднее парня в округе не было. То в монгольской кожаной куртке рассекает, то в японской болоньевой, а то даже и в «Адидасе». Джинсы и кофточки разные менял каждую неделю, а уж всякие аксессуары, типа пластиковых пакетов, чуть ли не каждый день. Все это создавало ему репутацию состоятельного человека. Эксплуатировать товары, правда, надо было очень аккуратно, а он любил выпить и погулять. В результате вещам частенько наносился ущерб: то пятно посадит, то порвет, а, бывало, терял, забывал где-нибудь. Один раз уснул в трамвае, приехал в парк, там его, бесчувственного, раздели до трусов и дипломат с товаром украли. В общем, постоянно был в долгах у поставщиков.
