Все жаждут чуда.
Некто хватает меня в сумеречном коридоре за истертые обшлага мантии и шепчет истово, приправляя высокую просьбу чесночным духом; кто-то горделиво молчит, но жжет блестящими очами пуще ста факелов, и тайная молитва пляшет по глазной радужке цветными нотами; иной же и не требует благодати, но вечерится у светлой отдушины и ветрено теребит стилус… и неровный курсив на церах выдает его мечты. Ах, у каждого своя печаль, равная вселенской! У одного (бывал и сам таков!) маленькая графиня Эльза или Луиза заполнила все фантазии приторной улыбкой, а кого-то до черной желчи заел рыжий бугай-схоластик, тумаками вымещающий на меньших собратьях придирки ментора и еще-ещежды (подавишься тут!) вырвавший из рук черствый бутерброд… Но вы не на Глаховой паперти, господа лиценциаты, чтобы выпрашивать подачки!
Тогда – все просят меня о развлечении. О звонком каком-нибудь-будь-будь (так, чтобы эхо!) волшевейном трюке. Чтобы и дымок над кафедрой расцвелся коромыслом, растворяя тщетность нашего бытия, и звезды в глазах танцевали королевскую павану, и что еще? Выудить у каждого школяра по верещащему чертенку из-за левого уха? И отпустить к папаше Гадесу лишь за медный выкуп? Обогатитесь ли? Ха! Сообща же растратите на девок из Жеманного квартала и не обещайте мне иного! Я ли не рос среди тех же витых переулков, мнущихся по старым ослиным тропам? Кривой загон, Кликушино наместье, Жабья заводь – вслушайтесь в сии местечковые имена и история ваших обид раскроется перед вами подобно детской раскраске.
Но вы не разумеете (вижу по вашим смятенным ликам) – и ах, лишь теперь я понимаю великого Элизера, так же тщетно разумевшегося со мной! Ах, jeune amis, магия так не сбудется – до нее еще придется дорасти! И об этом-то мой длиннотный сказ, на который вам не хватит цер, но который важно дослушать… Хотя, извольте! Я научу вас видеть и расти. Ибо мы растем из пеленальных тряпок, дабы стать королями и богами, – а зачем же еще? – и шагаем из отчего подворья во взрослый мир и ворожим собственные храмы, но чему мы подражаем? Асгарду в небесах, ясенно. Но на белом свете – ах, ежели есть стольный град, краше, чем Авента, то покажите мне!.. Ха! Тише, тише, коголанские дьячки! Распетушились!
Авенту, да будет ведано вам, возвеличил юный Глах во славу мира. Не из рыхлой навозной кучи вылепил он ее, но на гранитном утесе воздвиг чертоги по прихоти разума. Позже (куда же без! ведь не Асгард небесный, где голубая скатерть-самобранка раскинулась без края!) – позже наросли дома ремесленников и торговые лавки, веселые бордели и прочее ущербное торжество, и опоясали Глахов город, будто черная чага опоясывает березовый ствол. Но Золотой Квартал – улица Высокого Идеала, площадь Искренности! – ах, вы обязаны узнать сие чудо света. Улицы там широки и гладко вымощены порфировидной брусчаткой, дома-дворцы державны, и каждый остерегается каменной стаей напыщенных грифонов, расположившейся вдоль косой крыши. Якобы сам Глах и очаровал живых драконов, но случись беда – взовьются в небо с гортанным клекотом! Детская сказка, ясенно… в чем я имел несчастье убедиться, но об этом позже.
А сейчас… пора заканчивать мой пафосный пролог. Дивитесь ли, что за белесый дым хлынул вдруг из Принципальных труб вместо органной увертюры? Как будто самые старые из них задышали оловянной печалью и лишь малышня прищелкивает свистками? О, вдохните глубже, юные собратья! Вдохните глубже мой магический туман, вдохните благоговейно, ибо сие – туман времени. Замрите и зажмурьтесь, перепустите пару ударов защемившего сердца, зачтите от души Глахов псалтырь – первый стих, который (признайтесь же!) вы вечно долдонили всуе: Имя мое непостоянно. Безымянный – я начало неба и земли. Названный норнами – я вершитель судьбы.
Теперь размежьте очи! Зрите ли яркие сполохи, проносящиеся осквозь туманицу, аки живые радуги? Стрекозы сии – быстротечные человечьи души, но, чтобы сродниться с кем-то и подслушать жизнь его, надобно уметь воскрылиться. Хах! Но есть и тени попроще, почти инертные, – чуете ли, будто серые сгустки, окружившие нас? То и есть безобиднейшие горгульи, которые и в родном Коголане рассеяны кое-где по высоким башенкам, с ними я и сам обнимался в детстве на отцовской стене! В них-то мы и воплотимся всем хором… Но не впадите в горгульянскую ересь! Назыришься порой (годами не смыкая каменных век! такая служба!) – назыришься на праздные камарильи дворян в королевском спектакле да и вообразишь, что истинно живы лишь мы, вечные горгульи! Увы! Пивные бестолочи, муравействующие внизу, они-то и владеют нами. И воспылает в них угар, и восстанут всем ульем, и сбросят наши статуи и расколют наши вечные зрачки в песочный прах!
Но довольно. Туман развеивается… уже видна парадная линейка. Любуйтесь, пока живо колдовство: вот он я, Гаэль-Франк-к-вашим-услугам, шестой молодец в правой шеренге, охраняющей проход к храмовой площади. Ах, а зеваки внизу и зрители на балконах?! Все точь-в-точь как золоченые буквы с той метарской вывески (помните ли?), разве лишь более округлые из-за плавящей камни жары. И юный Гаэль там, внизу, – еще не герой, прославленный в эддах. Не битый побегушка уже, но обычный пока королевский стражник, раззявистый и расслабленный, притертый к солдатской жизни, рядовой как кабацкие байки. Распяливший зенки на все местные красоты и красоток, совершенно позабывший Метару (ах, что и вспоминать этакую дыру, да не обидится богиня!), даже позабывший о её священном храме, в который так и не вошел. И всё дивится он на сей солнечный город, где в Золотом Квартале даже псов и сук бесхозных (да-да!) самые жрецы Глаха отстреливают арбалетами, дабы супружницы беспутных дворян сих не запятнали дражайших сандалеток гадостными отходами! Солнечный город! И потому – высокомерие юности! – от окружающих видит лишь тени да блики, будто начертанные угольным карандашом, но не сущности их. И много слышит болтовни тех теней, будто всплески шепота, но смысла не разумеет.
Но образумьтесь вы!
Елизер вечно пенял мне, что я – путаник. Ни кинжального заклинания порядочно составить, дабы лучом солнцедарным разило в темное око насмешнику, ни повествовать степенно о делах бывалых, чтобы хоть и буря неистовая, а так была слушателю сладко оговорена, нешто думочка перьевая! А не! – лучше-то, как приторошный леденчик жженый да под бабушкины сказки! Ужо голубчик губцу разслюнявил!
А что заговорил эдными химерами? Но поди-ка пофилософствуй связно, ежели горячишься на полуденном солнцепеке да под клятой каской с пондовым шишаком… и в бронзоватую кирасу оборочен, аки припущенный цыпленок в мундире. И в зыркалах замороченных – одни цветовные пятна замещьно… тьфу, заместо людишек. Ну а смахнешь испарину от бровей широкими брызгами, и перед глазом – мал-малец, швейный подмастерье, судя по цеховой блузе из крашеного лёну, так и прыжится, песенку свищет синим зубом, эх ты соловей-раззява… Не заступать линию! Велено ж! Будешь мне тут… Ще пикой оглашу и ажному мастеру Валдису доставлю на вертеле! То-то ж!
