Вера родилась в апреле, когда воздух наполнился запахом спелой весны, а зимние холода почтительно отступили, предоставив место яркому солнцу и первой несмелой зелени. Детство Веры прошло быстро и незаметно, как это бывает у людей живущих на природе, с ранних лет приученных к тяжелому труду. Из детства запомнились резкие запахи дешевых духов, исходившие от красивых городских родственников, которые приезжали к её родителям на легковой машине. А ещё в памяти остался вкус парного молока, которое мать приносила из хлева в большом эмалированном ведре кофейного цвета и ставила это ведро на стул возле стола.
Когда Вера немного повзрослела, ей захотелось быстрее стать высокой и красивой, как Патрисия Каас, чтобы можно было каждый день ходить в кино, слушать музыку и загорать на пляже. Но вместо этого ранним утром Вере нужно было вставать с теплой кровати, есть противную овсяную кашу и тащиться в школу, которая располагалась за деревянным мостом через речку, рядом с заброшенным парком. После школы, вечером, Вера долго учила уроки и с грустью смотрела в мутное окно, за которым зеленел сад, потом полола гряды, собирала первую спелую землянику. В общем, её детство походило на плохой двухсерийный фильм. В одной серии – школа, в другой – дом, а между ними – солнечный промежуток, продуваемый всеми ветрами, в котором вишня цветет или опадают пожелтевшие листья.
В детстве Вера жила исключительной способностью по-особому видеть мир, опасаться его противоречий и, одновременно, – открывать в нем что-то новое. Сколько себя помнила, Вера всегда подчинялась родительским указаниям, старалась выслушать их советы и вникнуть в бабушкину молитву, которая иногда дополнялась пеньем птиц, доносящимся из сада. Но во всем этом шуме, шелесте и бормотании для неё не существовало ничего интереснее первого солнечного луча, который нехотя пробивался в суверенные сумерки её спальни через облако тюлевых занавесок и рисовал на белой стене красивые силуэты земной растительности. Однажды она увидела в этих рисунках стебли осоки, потом – скопище одуванчиков, а как-то раз разглядела там силуэт юноши на фоне белых облаков.
Потом в ее жизни появились мальчики с крупными коротко остриженными головами, от которых пахло то потом, то грубым мужским одеколоном, то дешевым табаком. Мальчики постоянно говорили гадости и норовили ущипнуть за ягодицу. Поэтому юность пришла к Вере как бы некстати, неожиданно. Она пришла вместе с первыми разочарованиями, с первыми утраченными иллюзиями и неосуществленными планами. Юность, кажется, была уже не такой цветной, как детство, и порой стала утомлять по вечерам присутствием одиночества. Зато манящие всполохи любви на ясном горизонте будущего заставляли трепетать неопытное сердце и мечтать о чем-то возвышенном, нездешнем, неземном. И будущего у неё впереди было так много, как ржаного поля за садом, как неба над линией горизонта. В это будущее можно было плыть и плыть, постепенно приближаясь к холмистой зрелости. Правда, было ещё непонятно, что такое сама жизнь? Это продвижение в глубь непознанного, или – возвращение в себя, к своей истинной сути, потому что глубь души и глубь неба вдруг стали равнозначны.
Последнее, что она запомнила в юности – это загадочно-печальные стихи Есенина, грустные новеллы писателя Голсуорси и первый сковывающий поцелуй в щеку, который холодил кожу, как капля дождя. Того мальчика, который её в первый раз поцеловал она не любила, старалась на него смотреть и не замечать, потому что он был отличником и читал на уроках газеты. А, самое главное, – от него никогда ничем не пахло, даже свежестью, если он возвращался с яркой весенней улицы. Он был всегда опрятен, чист и сух, как желтый лист из старого гербария, который готов рассыпаться от первого прикосновения.
***
После школы Вере пришлось устроиться разнорабочей на Хлебоприемный комбинат. Так решили её родители, потому что старшие дети разъехались по городам получать образование, а старики остались в деревне одни. Надо же было за ними кому-то присматривать. Предполагалось, что Вера может учиться заочно. К тому же большого рвения к учебе она никогда не проявляла и не чувствовала в душе вполне определённого призвания к чему-либо. Правда, было такое время, когда ей хотелось устроиться на работу в лесничество, но женщин лесников ей видеть не приходилось, поэтому желание связать свое будущее с лесом вскоре угасло.
Работая в ночную смену, Вера очень уставала и поэтому передвигалась по территории Хлебоприемного комбината медленно, как будто пыталась понять что-то важное в его гудящем и пыльном пространстве. Её одноклассницы вскоре подали заявления в институты и техникумы, а она не решилась. Не хотела ссориться с родителями. Никуда дальше районного центра она не ездила и не чувствовала большой потребности в освоении мира. Ей казалось, что этот мир не может ничем её удивить. Он не больше и не интереснее того мира, который у неё в душе.
Однажды вечером Вера принялась очищать от пыли железную опалубку зерноприемника. Взяла в руки метлу и приступила к работе. Весь день шел дождь, обшивка бункера кое-где стала скользкой, и Вера не удержалась на тонкой железной конструкции. Несколько раз отчаянно взмахнула свободной рукой, пытаясь удержать равновесие, вскрикнула, испуганно выкатила глаза – и полетела вниз, в черную бездну железного подземелья, где работал ленточный транспортер.
Что было потом, она не запомнила.
Две недели Вера была без сознания. Родителям сообщили, что нужно готовиться к худшему, что медицина иногда бывает бессильна. Хотя организм у Веры крепкий и сейчас вся надежда только на это.
Две недели больная не приходила в себя. Её мать поседела за эти страшные дни, отец перестал заниматься физкультурой и тайно молился каждый вечер, выходя в тёмный сад под осеннее звездное небо. Младший брат появлялся в школе с заплаканными глазами и удручающе бледным лицом. Бабушка повторяла, что сейчас вся надежда на Бога, на его великую милость к нам грешным. Только Он может свершить чудо. Поэтому надо не плакать, а молиться, просить у него помощи…
И чудо свершилось. Через какое-то время Вера пришла в себя, но, к сожалению, в новом для окружающих качестве. В качестве молодой симпатичной дурочки с озорными глазами. Во всяком случае, так показалось всем, кто её окружал в первые дни после выздоровления, когда она вдруг заговорила о политической концепции современного мира, где в основе всего лежит ложь и стяжательство, где маленький человек ничего не значит, как песчинка на речном дне, которую несет холодное течение времени, а куда – неизвестно. Всё, что он может – это созерцать и предчувствовать, сносить обиды и ждать перемен, пока Бог не наградит его за терпеливость каким-либо редкостным даром.
