У Соломона не было причин куда-либо ходить. Еды хватало. Воды тоже. Из окон спальни виднелись горы, а родители были так заняты, что он чувствовал себя полновластным правителем целого дома. Джейсон и Валери Рид не возражали против его решения, ведь только так их сыну жилось комфортно. На момент его шестнадцатилетия добровольное заключение длилось уже три года, два месяца и один день. Соломон был всегда бледен и не носил обуви, но так ему было лучше. Так и никак иначе.
Уроки он делал онлайн – в пижаме, взъерошенный ото сна – и, как правило, разбирался с ними еще до прихода родителей. Если звонил телефон, Соломон дожидался, пока включится автоответчик. А если кто-то стучал в дверь – что, впрочем, случалось довольно редко, – он долго смотрел в глазок, пока посетителю – девочке-скауту, агитатору или соседу – не надоедало ждать и тот не уходил. Соломон жил в единственном мире, который его принимал. В этом мире было тихо, буднично и даже порой одиноко, зато он не выходил из-под его контроля.
Решение далось Соломону непросто. И стоит заметить, он старался что было сил приспособиться к жизни вовне – насколько это было возможно для таких, как он. Но однажды стараний попросту не хватило. Тогда он разделся до боксеров и уселся в фонтан напротив своей школы. И там, под взорами учителей и одноклассников, в слепящих лучах утреннего солнца Сол, медленно отклоняясь назад, с головой ушел под воду. То был последний раз, когда Соломон Рид отправился в Аплендскую среднюю школу, а спустя пару дней он совсем перестал выходить из дома.
– Здесь мне лучше, – говорил он матери, каждое утро умолявшей его сделать усилие над собой.
Соломон не врал. Приступы паники начались, когда ему было одиннадцать, спустя два года интервалы между приступами сократились от нескольких месяцев до одного, затем до пары недель и далее по убывающей. К тому моменту, когда Соломон, как последний фрик, сиганул в фонтан, приступы – легкие или тяжелые – случались с ним трижды в день. И это был ад.
Фонтан стал озарением: если убрать причины, вызывающие панику, – она прекращается! Следующие три года Соломон провел, поражаясь, почему всем было так трудно его понять. Ведь он всего-навсего предпочел умиранию жизнь. У кого-то был рак. Кто-то сходил с ума. Но ни у кого не возникало сомнений в пользе химиотерапии.
Соломон родился – и было весьма вероятно, что умрет, – в Апленде, калифорнийском городке, расположенном в часе езды от делового центра Лос-Анджелеса. Эта часть штата входила в состав так называемой Внутренней Империи, что очень нравилось Соломону, поскольку название напоминало ему о «Звездном пути» – сериале, о котором он знал слишком много. И о котором явно не хватало знаний Валери с Джейсоном, родителям Соломона, хоть тот не раз повторял, что этот сериал – гениальное исследование человеческой природы. Но поскольку «Звездный путь» делал его счастливым, они время от времени смотрели с ним эпизод-другой и даже расспрашивали о персонажах, лишь бы увидеть восторг, охватывавший сына в такие моменты.
У Валери Рид был свой стоматологический кабинет в Апленде, а Джейсон сооружал декорации на киностудии в Бербанке. Вы можете подумать, что он приносил с работы массу занятных историй, но Джейсон Рид был из той породы людей, которые не видели разницы между Дермотом Малруни и Диланом Макдермоттом, так что его рассказы всегда вызывали сомнения.
Шел седьмой день шестнадцатилетия Соломона, и он медленно закипал, пока отец пытался вспомнить имя актера, встреченного им на площадке.
– Ну, знаешь… парень с усами. Из сериала… ну, того, с музыкальной заставкой…
– Пап, во всех сериалах есть музыкальные заставки.
– Да ты его точно знаешь. Парень-пистолет!
– Парень-пистолет? О чем ты вообще?
– Ну парень, который держит в руках пистолет во время заставки. Я уверен, ты его знаешь.
– В том-то и дело, что нет… «Гавайи 5.0»?
– Это фильм, а не имя актера, – ответил папа.
– Это не фильм, а сериал. Ты точно работаешь в Голливуде?
– Уроки сделал? – спросила мама, появляясь в гостиной.
– Еще с утра. Как дела на работе?
– Новая пациентка.
– Несите нам свои кровные, да побольше! – пошутил папа.
Никто не рассмеялся.
– Она училась с тобой в Аплендской школе. Лиза Прейтор. Помнишь такую?
– Неа, – ответит Сол.
– Приятная девушка с красивыми коренными зубами. Но зубы мудрости придется удалить. Желательно в ближайшие два года, не то снова будет ходить в брекетах.
– А ты носила брекеты? – спросил Соломон.
– С лицевой дугой. Это было ужасно.
– Тогда все понятно. Теперь ты мстишь другим из-за своей детской травмы.
– Хватит меня анализировать.
– Соломон, прекрати анализировать мать, – вставил свои пять копеек отец, не отрываясь от жутковатого детектива, которыми он зачитывался.
– В общем, девушка очень милая. И симпатичная. Всего один кариес.
Соломон прекрасно знал, к чему клонит мать. Она полагала, что стоит сыну услышать о симпатичной девчонке, как он моментально поправится, выйдет наконец из дому и помчится в школу. Все это было довольно наивно, Соломон лишь надеялся, что за этим не стояло ее отчаянное желание во что бы то ни стало изменить его. В противном случае эти невинные разговоры могли привести к взрыву.
Соломон знал, что родители о нем говорят за глаза. Подслушивал пару раз. В десять лет он открыл для себя, что если прижать пластмассовую кружку к стене, то можно узнать, о чем говорят в родительской спальне. Последний раз он слышал, как мать спросила отца, неужели сын навсегда «повиснет у них на шее», после чего Соломон какое-то время не мог разобрать слова, а потом осознал, что, едва высказав свою мысль, мама расплакалась. Той ночью он долго не мог уснуть, размышляя, как же ответить на этот вопрос. И в итоге пришел к твердому «да».
