Заходящее солнце ярко освещало красные стены замка Мальборо а скорее трёх небольших замков, расположенных на холме, с которого открывался красивый вид на Ногатские луга. Было время, когда все собираются на отдых и к дому: крестьяне – с полей, путешественники – с трактов в таверны, скот и лошади – с пастбищ, даже птицы с пищей прилетали в гнездо.
На улице, ведущий к верхнему замку, было полно разного народа, проталкивающегося к выходу и выходящего из крепости в город.
Сильный шум и голоса людей царили в узких воротах, до отказа набитых различными человеческими фигурами, среди которых и знатнейшие рыцари, и беднейшие нищие соприкосались друг с другом. Были слышны крики кнехтов, прокладывающих рыцарям дорогу в толпе, фырканье лошадей, крики стражи и пронзительные голоса просящих милостыню на дороге.
Рядом под стеной, над которой возвышался костёл Святой Девы Марии с огромным изображением Богородицы, помещённом на золотом фоне, сидели в ряд нищие, распевая вечерние песни. Колокола костёлов звали на молитву, в монастырских стенах – на часы, службу братьев и рыцарей.
Каждый из этих колоколов имел свой голос, по которому его узнавали свои, и говорил о чём-то другом и иначе. Одни звучали протяжно и долго; вторые отрывистыми звуками повелительно звали; другие молились, медленно раскачиваясь, мечтающие, словно от вечерней песни. В солнечных оранжевых лучах красные стены Мальборга, ex lutho, построенного из грязи, сияли рубиновыми красками и пурпурным покрытием. Казалось, что кирпич, из которого его построили, был смешан с кровью, в крови выдержан и кровью облит.
Острые верхушки с узкими окнами поднимались вверх, по карнизам скользили вспышки света, как золотые нити, а в оконных стёклах в свинцовых рамах отражалось солнце, как будто из них вырывалось пламя.
Великолепный и в то же время страшный был вид у этого замка вечерней порой, с этими кровавыми стенами, наполовину затенёнными, наполовину горящими пламенем. И кто его видел, должны были дрожать под мощью Ордена, который из шатра вырос в такую крепость и из лагеря сделался завоёванным государством.
Здесь чувствовалась великая мощь и сила.
Всё выглядело чрезвычайно большим: тянущиеся внешние и поднимающиеся огромные внутренние стены; образ Св. Марии в золотой нише, полностью занимающий пространство стены костёла, башни, ворота, подъезды, костёлы высоко выросли и сами люди, что заполняли здания, тоже были отоборные и сильные. Конные рыцари, целиком обложенные железом, отобранные из рода, что в пущах германских воспитывался для борьбы с дикими зверями. Тяжёлые и рослые лошади под ними, одетые в тонкие железные бляхи, были также для них подобраны. Кнехты, которые ехали за господами, во всём походили на них, собаки, что за ними бежали, были подобны волкам – силой, шерстью и размером.
Во всех пеших людях, также из замка в замок текущих, по белым плащам с полукрестами можно было узнать полубратьев. Рослые и сильные, гордые и дерзкие, они разгоняли убогую челядь, рождённую на этой земле и похожую на рабов. Им спешно уступали дорогу, потому что каждый кнехт легко пользовался кулаком и палкой. Побитому кричать не разрешалось, когда его бил господин. А роились белые господские плащи около замка по той причине, что с разных сторон к новому магистру прибывали посланцы и рыцари, комтуры Ордена и городские общины, княжеские послы и немецкие гости с Рейна, Швабии, Франконии, Люзации, Саксонии, Баварии и всего германского муравейника.
Однако для всех места было достаточно в замках, верхнем и среднем, и во всех тех зданиях, тянущихся на возвышенности, не считая подземных помещений, в которых также разместился под колодой не один гость.
И никогда издавна не было в Мальборгском замке так людно, потому что ни для кого не было секретом, что собираются на войну. Ягайло требовал землю Добжинскую, а Витольд – Жемайтийю, и хотя в Витольде Орден почти был уверен, но всё же столько раз в нём разочаровался, что нужно было соблюдать осторожность; хотя на стороне крестоносцев были все немецкие герцоги, помощь которых была им обещана и куплена; хотя королю Сигизмунду также обещали заплатить, хотя польский король и брат его противостояли им почти одни, никого с собой не имея, нужно было готовиться с немалым трудом и старанием, чтобы их победить. По всему пространству орденских земель ехали гонцы, чтобы привести замки в порядок, отовсюду приносили новости, услышанные на границе, еду, порох, коней, доспехи и стягивали пушки. Шли переговоры о мире, но никто в нём не был уверен…
Новый магистр, избранный после смерти Конрада, брат его Ульрих, был старый вояка, хотя человек ещё молодой, потому что рано начал участвовать в походах Конрада Валенрода и неустанно сражался с ним бок о бок; воевал комтуром в Валге, где никогда не знал спокойствия, а потом был орденским маршалом, вплоть до смерти брата.
Он был скорее воин, чем вождь, быстрый, вспыльчивый, властный, склонный к гневу и импульсивный; а сила Ордена вскормила его так, что гордость в нём разгорелась сильным пламенем. Иметь такого врага против себя, Орденом заправляющего и вооружённого его любовью, из Германии, как из кладовой тянущего людей и железо, было опасно.
Каждый день шли письма и курьеры из Мальборга на запад, даже на Рейн, и призывали в замках немецкое рыцарство на тихие славянские земли, которые выскальзывали от горсти крестоносцев; каждый день также с гданьской башни были видны новые поступления отрядами напрвляющихся на охоту тевтонских рыцарей против Литвы, Руси и Польши.
Поэтому и в это вечернее время жаркого июльского дня было так шумно в воротах и возле стен, а в замке было слышно ржание коней, звон оружия, лязг доспехов на рыцарях… и сбрасываемую броню, которая, падая, звенела. Итак, комтур Генрик фон Швелборн ехал из Тухола в замок и приказал кнехтам проложить дорогу, потому что людей возле себя не любил, не терпел любого, кто бы с ним соприкасался. Он сидел на огромном иноходце, в доспехах и плаще, накинутым на плечи, в шишаке, забрало которого было поднято.
Из-под него смотрело грозное лицо, с чёрными усами и бородой, похожей на вьеху, с кустистыми бровями, с красными и выступающими губами, словно от крови разбухшими. И догадаться было легко, зачем он спешил из Тухола к великому магистру. Потому что все знали, что он не терпел Ягайлы и его народа, и говорил, угрожая, что кровь бы его пил с удовольствием, а, говоря это, он смеялся, показывая белые зубы, острые, как у волка. Он тоже хотел войны, на неё призывал и радовался, что она скоро будет, потому что казалась неизбежной.
А когда он въезжал в ворота с четырьмя рыцарями за собой и десятком кнехтов, с другой стороны хотел в них втиснуться какой-то бедный человек, немолодой, с посохом, по чёрному длинному одеянию которого трудно было понять, кто это мог быть: паломник, ксендз, нищий или господский слуга.
