В Светлом городе, затерянном меж зубчатых скал, каждая осень озаряется ожиданием праздника. Стоит только первому рыжему листу, потанцевав, лечь на землю, как горожан охватывает радостное волнение. Не только нетерпеливые школьники – даже сдержанные ремесленники и пронырливые торговцы то и дело останавливаются посреди улицы и вскидывают головы, да так, что на мостовую падают шляпы.
Никто не знает, когда наступит счастливый день: в солнечном сентябре или в октябре, опечаленном ливнями. Мелкие гномы, стараясь казаться солиднее, выдают красивые пророчества: «Еще не завершится лето, а вышина зальется светом…» или «На небе расцветут цветы, когда дождей дождешься ты…», но они никогда не сбываются.
Любимая пора всегда приходит неожиданно. Когда небо становится пестрым, будто дети плеснули в него акварелью, город охватывает веселая суета. Над черепичными крышами взвивается проворный дымок. Румяные хозяйки, подвязав твердые от крахмала фартуки, заводят сдобное тесто, а мужчины с уханьем тащат со дворов столы, чтобы выстроить их на Овальной поляне для грандиозного пиршества. Никто не ссорится в эти дни и никто не сидит дома. Все знают: яркое небо – предвестник знакомого, любимого, но все-таки чуда.
Три дня в городе звенят залихватские песни, гремят кадрили и фокстроты: земля содрогается от топота башмаков, ахает от цоканья сафьянных сапожек. Отблески искристых небесных кружев падают на сахарно-белые дома – и мир становится разноцветным. Чтобы поторопить чудо, Учитель эм Марк затевает великий хоровод – люди и гномы берутся за руки и медленно идут по кругу, вглядываясь в сияющую вышину. Негромкий напев рано или поздно обрывается ликующим вскриком. Первое, смелое, яркое, как звезда, облако стремглав летит вниз.
Наступает время счастья. Живые облака, точно невесомые комья радужного снега, падают в трепещущие ладони, забираются в карманы плащей, устраиваются в тульях шляп, воротниками ложатся на плечи.
Так устроена жизнь в Светлом городе – в миг рождения каждый обретает родное облако. В первые дни оно согревает и ласкает младенца, а потом исчезает, чтобы вернуться по осени с другими красочными чудесами.
Любимые облака помогают городу пережить лютые зимы. Когда землю сковывают морозы, они, вырастая, накрывают дома, точно невесомые одеяла, или съеживаются и забираются в холодные постели, согревая приятным теплом. Малыши играют облаками, как куклами, ребята постарше втягивают их в добрые забавы. Зрелым людям облака внушают надежду, старикам поправляют здоровье. То крошечные, то исполинские, то теплые, то прохладные, облака радуют и оберегают горожан, превращая обычную жизнь в разноцветную.
В этом году чудо припозднилось. Небо стало серым и плотным, как шерстяная старушечья шаль, и там, наверху, не было и намека на пеструю радость. Приближался ноябрь, ливни то и дело сменялись сухим и сыпучим, как манка, снегом. Люди и гномы ежились, хмурились, кутаясь в подбитые ватой плащи. Каждому хотелось скорее обнять любимое облако! Но день шел за днем, неделя за неделей, а долгая нить пасмурных будней не обрывалась. Сумрачнее становились взрослые, чаще ссорились дети. Чтобы чем-то занять школьников, Учитель эм Марк задавал больше уроков. Мы злились, но зубрили.
Осенью мне исполнилось пятнадцать, и в глубине души я надеялся, что день рождения совпадет с облачным весельем. Этого не произошло – пришлось делать вид, что не огорчился. В гости я позвал давних друзей, знакомых со времен песочницы: пухлого добряка Пряника, молчаливого Грона, Вишню – дочь Учителя эм Марка. Целую неделю я, волнуясь, раздумывал, пригласить ли Пиону. Наконец решился – и получил вежливо-туманный ответ. Я и не верил, что Пиона придет ко мне.
Но Пиона пришла, хоть и опоздала на час. Быстрым движением сдвинув с виска белый завиток, она вручила мне коробку конфет, перевязанную шелковым бантом, улыбнулась, обняла и поцеловала в щеку. Я неловко поблагодарил, с досадой чувствуя, что краснею.
– А где же твой отец? – поинтересовалась она, будто не заметив моего смущения.
– В мастерской. Говорит, что не хочет мешать молодежи.
– Умный старик! – одобрительно кивнула Пиона. Качнулись тяжелые серьги.
Если бы так сказал кто-нибудь другой, я бы непременно возразил: «Да ты что, отец еще не старый!», но спорить с долгожданной гостьей мне не хотелось. В школе ее звали Пионой Прекрасной – девчонки с презрением, парни с тайным восторгом. Она держалась королевой – ходила не спеша, говорила сладко. В других ровесницах не было ничего загадочного, взять хотя бы Вишню – та носила клетчатые платья или мальчишечьи бриджи, заплетала тугие косы и рассуждала о книгах, уроках и путешествиях. То ли дело Пиона! Длиннополые шелковые наряды, золотые серьги с крупными искристыми камнями и белые волосы, уложенные в высокую прическу, делали ее взрослой красавицей. Не было в городе девушки ярче Пионы, на нее заглядывались даже крепкие воины, и я был счастлив, что несколько дней назад она назвала меня своим другом.
Но вот странное дело! Едва Пиона Прекрасная переступила через порог, в комнате повисло тягостное молчание. Мы ели песочные пирожные, принесенные Пряником, – его отец, черноусый эм Реус, был торговцем и владел кондитерской, лениво кидали кубик, играя в картонную игру-бродилку с принцессами, гномами и драконами, но разговор не клеился, и все чувствовали себя не в своей тарелке.
– Ну, ребята, я пойду! – сказала Вишня. Ее называли так из-за того, что в темных косах искрились вишневые прядки; никто не вспоминал настоящее имя – Анна-Виктория. – Скоро экзамен по гномьему языку, надо готовиться.
– На твоем месте я бы вообще не заглядывал в учебник! – поддел ее Грон. – Разве отец поставит тебе двойку?
– Легко! – пожала плечами Вишня. Я знал, что это правда, – у Учителя эм Марка не было любимчиков.
Вишня была неплохая девчонка, невредная. Прекрасно зная обо всех наших делах, она не докладывала о них отцу, отлично училась, но не хвасталась.
Я чистил для Пионы апельсин, но, когда Вишня встала, тоже из вежливости поднялся.
– Я тебя провожу. Темнеет.
– Нет! – поспешно возразила Вишня. – Ты именинник, развлекай гостей.
Проводить ее вызвался Пряник – Вишне он приходился кузеном. Когда они, распрощавшись, исчезли, Грон лениво кивнул в сторону двери:
– А Вишня – девчонка симпатичная. И ты ей нравишься, точно говорю.
– Да ну, глупости. Мы с ней сто лет знакомы! Она мне как сестра, – возразил я, сжав пальцы Пионы так, что на моей ладони остался отпечаток ее дорогого перстня.
Грон хмыкнул, но ничего не сказал.
Наутро я маялся от безделья. В оконное стекло неутомимо били упругие струи дождя, вода заливала город, мутные серые потоки бежали по мостовым.
