«Пока не будет готова… глава, домой не приходи…»
Давным-давно я услышал о Куприне такую вот необычную историю. Рассказывали, будто его жена, желая заставить писателя работать более плодотворно, впускала его к себе в дом только с очередной главой новой, впоследствии прославившей Александра Ивановича повести «Поединок». Порою ему приходилось подсовывать эту главу, напечатанную на машинке, под дверь или передавать в приоткрытую щёлочку. Жена забирала рукопись, читала, и если находила, что он с задачей справился, впускала к себе…
Это рассказал кто-то из моих приятелей-литераторов на Всеармейском семинаре молодых военных писателей в Пицунде. Мы тогда буквально ловили что-то новое, интересное о классиках русской литературы, надеясь хоть в чём-то подражать им.
Сразу трудно было разобрать, правду ли рассказал мой приятель или всё это выдумка, которую он просто озвучил в нашем жаждущем подобных историй коллективе.
А ведь это правда!!!
Происходило же всё вот как…
Куприн работал над своей в будущем знаменитой, причём популярной среди читателей культурного слоя нашего общества и поныне, повестью «Поединок». Это – его стихия, армейская стихия – плохая ли, хорошая, но родная ему. Ведь он был до мозга кости военным. Окончил 2-й Московский кадетский корпус, Александровское юнкерское училище в Москве, служил в войсках, испытал на себе все тяготы офицерской жизни в захолустном гарнизоне.
Прошли годы, и настал час выплеснуть все свои впечатления и переживания на страницы книги.
Работу начал с энтузиазмом, но потом что-то не пошло. Бывает ведь так. Не идут очередные главы и всё тут.
И тогда за писателя взялась его супруга Мария Карловна. Она заявила твёрдо, что до завершения повести они не могут быть вместе, что до той поры, пока «Поединок» не будет окончен, она ему не жена.
Что же оставалось делать? Куприн снял комнату и засел за работу. И каждую новую главу приносил жене.
Жена Александра Ивановича – Мария Карловна Куприна-Иорданская – так описала всё это в своей книге «Годы молодые»:
«Приблизительно с середины “Поединка”, главы с четырнадцатой, работа у Александра Ивановича пошла очень медленно. Он делал большие перерывы, которые беспокоили меня.
– Опять не удалось сесть за работу, – жаловался Куприн.
– Ты пропустил много времени, и тебе всё труднее и труднее приняться за работу. Мириться с этим я больше не могу. И вот моё твердое решение: пока не будет готова следующая глава, домой не приходи.
И повелось так, что домой, “в гости”, Александр Иванович приходил отдыхать, когда у него была написана новая глава или хотя бы значительная часть её.
– Пишу очень медленно, Маша. Как я закончу повесть, ещё не знаю, и это мучает меня, – признался он однажды, не выдержав столь напряжённого ритма, и взмолился: – Могу приносить тебе не более двух-трёх страниц новой главы.
Но написать даже две-три страницы ему не всегда удавалось, – продолжала рассказа Мария Карловна. – И вот однажды он принёс мне часть старой главы. Утром я сказала Александру Ивановичу, что так обманывать меня ему больше не удастся.
После его ухода я распорядилась на внутренней двери кухни укрепить цепочку.
Теперь, прежде чем попасть в квартиру, он должен был рукопись просовывать в щель двери и ждать, пока я просмотрю её. Если это был новый отрывок из “Поединка”, я открывала дверь.
Прошло некоторое время, и опять случилось так, что нового у Александра Ивановича написано ничего не было, а побывать в семье ему очень хотелось, и он опять принёс мне несколько старых страниц, надеясь, что я их забыла.
Я читала и удивлялась: “Ведь это ещё балаклавский кусок «Поединка»?”
Александр Иванович ждал на лестнице.
– Ты ошибся, Саша, и принёс мне старьё, – сказала я, просунув ему рукопись. – Спокойной ночи! Новый кусок принесёшь завтра.
Дверь закрылась.
– Машенька, пусти, я очень устал и хочу спать. Пусти меня, Маша…
Я не отвечала.
– Какая ты жестокая и безжалостная… – говорил Александр Иванович на лестнице.
Я поставила на плиту табурет, взобралась на него и через круглое окно с железной решеткой смотрела вниз.
Александр Иванович сидел на ступеньке, обхватив голову руками. Его плечи вздрагивали. Я тоже плакала: мне было бесконечно жаль его. Впустить? Тогда он решит, что меня можно разжалобить, перестанет работать, запьёт… Нет, дверь не открою.
Александр Иванович поднялся и медленно пошёл вниз».
«Поединок», как я уже говорил, принёс писателю необыкновенную славу. Им зачитывались в России, его читали в Европе и, возможно, даже в Соединённых Штатах, где в то время не все ещё превратились в полнейших неучей, полагающих, что Украина граничит с США, а Белоруссию омывают воды океана.
В 1915 году Куприн написал о героях своей книги в газете Биржевые ведомости, в номере от 25 мая:
«Немного времени я провёл в военной службе, но вспоминаю её с удовольствием. Как иногда встречаешь после многолетнего перерыва человека, которого помнил ещё ребенком, и не веришь своим глазам, что он так вырос, так и на службе я не узнал ни солдат, ни офицеров. Где же офицеры моего “Поединка”? Все выросли, стали неузнаваемыми. В армию вошла новая, сильная струя, которая тесно связала солдата с офицером. Общее чувство долга, общая опасность и общие неудобства соединили их. То, чего добивались много лет, теперь совершилось».
Да, «Поединок» принёс широкую известность, даже мировую славу, но путь к этой славе был необыкновенно тернистым и порою полным драматизма, полным непрерывных поединков писателя и в службе его армейской, и в жизни вообще, и, конечно, в творчестве, а особенно в любви, ибо суждено ему было испытать именно в любви немало драматических моментов. Само название повести «Поединок» вовсе не указывает лишь на то, что в ней описан поединок, в результате которого погибает главный герой подпоручик Ромашов. Куприн, по его собственному свидетельству, имел в виду свои поединки с теми порядками, которые существовали в армии, довольно сильно разложенной либеральными реформами Милютина в годы царствования императора Александра Второго.
В повести эти поединки ведёт от имени Куприна главный герой подпоручик Ромашов. В жизни поединки со всем тем, что считал несправедливым, недостойным, даже омерзительным, писатель вёл сам и вёл непрерывно, с тех самых пор как стал осознавать себя писателем, что в его представлении означало: «Если я писатель, то я обязан говорить о народе, об его страданиях, об его будущем…» – и до самого последнего вздоха…
