Иди на свет…
Реальность пошатнулась.
Первый образ прошлого, который врезался в память…
Мне было тринадцать или около того. Я забился в темный чулан, наполненный страхами и липкой паутиной, и рыдал как девчонка, пряча лицо в ладонях. Я не хотел, чтобы незримые обитатели пыльных полок видели мои страдания.
– Сынок, милый, ты где? У тебя все в порядке? – За дверью послышался встревоженный голос мамы, которая вернулась с работы пораньше.
Я затаился. Заткнув рот кровоточащей рукой, я почувствовал вкус железа на губах, точно язык прилип к ржавой металлической перекладине на морозе. Крик жаждал прорваться наружу. Я мог управлять телом, но не разумом.
Иди на свет…
– Я Майкл. И я алкоголик.
– Здравствуй, Майкл, – разношерстная компания поприветствовала меня нескладным хором.
Напротив меня на скрипучем стуле сидела красотка с раскосыми глазами. Она отличалась от остальных. Отутюженные волосы черным лоснящимся водопадом ниспадали на грудь, ограненную глубоким вырезом делового костюма. Ее взгляд, подчеркнутый изысканным макияжем, обжигающе манил и пугал одновременно.
Я стыдливо опустил глаза, будто нашкодивший щенок, уставившись на руки, сложенные на коленях. Под обкусанными ногтями виднелись прожилки земли. Большой палец правой кисти был перевязан посеревшим бинтом. Я никак не мог вспомнить, где я умудрился порезаться. Предплечье обвивала вытатуированная гидра с шипящими змееподобными головами.
– Майкл, ты хочешь чем-то поделиться?
Услышав свое имя, я вздрогнул. На секунду показалось, что оно вовсе и не мне принадлежало.
Престарелый вояка с крестом ВВС на груди, сидевший рядом, дотронулся до моего плеча, словно услышал сомнения:
– К тебе обращаются.
Иди на свет…
Я очнулся, торопливо заговорив, чтобы скрыть свое отсутствие.
– Я алкоголик. Я пью, когда чувствую себя плохо. А хорошо мне, в принципе, не бывает. Поэтому я всегда немного навеселе. Абсурдно звучит «навеселе», не правда ли? Честно я впервые на таком собрании и не знаю о чем нужно говорить…
– О том, что у тебя на душе, – подсказала Сара – та самая девушка напротив. Ее имя я узнал позже тем же вечером.
Даже не поднимая глаз, я понял, что говорит именно она. Ей очень шел этот мелодичный звенящий голос с едва различимым акцентом.
– На душе… Простите, но я не верю в существование души. Если она и была у меня когда-то, не иначе, я продал ее дьяволу. Я совершенно ничего не чувствую, кроме ноющей боли. Иногда мне удается отгородиться от нее стеной алкоголя, и в эти редкие моменты хочется жить. Но очнувшись наутро, о тех счастливых минутах я не помню. Мне тяжело. Я не справляюсь и отдаю себе отчет, что это путь никуда. Именно поэтому я здесь.
– Держись, Майкл.
– Мы тебя понимаем.
– Молодец, что пришел.
– Вместе мы справимся.
Фразы поддержки сыпались со всех сторон, только девушка напротив не проронила ни слова. Я все же осмелился взглянуть на нее, но стул, где она прежде сидела, к моему удивлению, оказался пуст.
В этот момент я почувствовал, как невесомые ладони легли на плечи.
– Я помогу тебе, – шепнула мне на ухо Сара.
И я ей поверил.
Иди на свет…
Она стала моим спонсором, напарником, которому можно позвонить на рассвете, когда не сомкнуть глаз, с кем можно разделить неутолимую, почти смертоносную жажду. После наших разговоров действительно становилось легче. Я вливал в себя литр-другой чистой воды, она заполняла желудок, давая чувство насыщения. По крайней мере, физическое. Затем я открывал люк в потолке трейлера, ложился навзничь на кровать и смотрел, как там наверху в сизом небе Аризоны медленно плывут облака. Когда птицы завершали утренний концерт, я засыпал. Или мне так казалось.
Сара своим присутствием быстро вытеснила выпивку из моей жизни. Она стала мне не только другом, поддерживающим в трудные времена, она была для меня всем: пылкой любовницей, когда нужно – строгой мамой, учителем, совестью, в конце концов. Я не заметил, как одна зависимость сменилась другой. И я снова тонул, непроизвольно утягивая Сару вслед за собой. Я давил на нее тотальным контролем, заставляя отчитываться за каждый шаг, сделанный без присмотра. Я желал, чтобы она принадлежала мне одному. Принадлежала вся без остатка.
Сара в итоге не выдержала и сломалась. Тем злополучным вечером я застал ее в кабаке, безбожно надирающуюся за барной стойкой. Она залпом перечеркнула все, что мы прошли вместе. Я развернулся и пошел прочь. Я слышал, как она кричала мне вслед:
– Это все ты! Ты! Ты! Ты виноват!
И я уехал. Вот так просто сел в трейлер и уехал. Да, я сбежал. Эгоистично. Мне хотелось быть подальше от эпицентра любых зависимостей. До меня, наконец, дошло, что я упивался Сарой, как наркотиком. И я все еще продолжал разрушать себя. Я знал, если останусь, у меня не будет вариантов – я не справлюсь. Я не винил себя за ее срыв, она сама сделала выбор. Я только-только учился брать ответственность за свою жизнь, и сил нести на руках кого-то еще у меня попросту не было.
Иди на свет…
Я никогда не жил в радужных замках. Мать и бабушка умерли в один год друг за другом. Отчим тогда сказал выметаться из дома на все четыре стороны. Раньше он терпел меня из-за матери, и больше у него не оставалось причин кормить шестнадцатилетнего бездельника. Я ненавидел его всем сердцем. Ведь мое зеркало разбилось благодаря этому омерзительному ничтожеству. И поэтому я был рад перспективе: никогда больше не видеть в отражении его похотливые смеющиеся глаза. Так я оказался на улице.
Иди на свет…
В конце лета 1999 года после затянувшегося путешествия я вернулся в Финикс. Этот город стал мне почти родным: за скитальческую жизнь именно там я задержался дольше всего.
Я прямиком направился домой к Саре. Мы не разговаривали с моего отъезда. Прошло почти три месяца. Я дико соскучился и многое переосмыслил с тех пор. Я держался уже самостоятельно и был близок к следующему победному рубежу – блестящей фишке за полугодие трезвой жизни. Теперь я чувствовал, что сам был готов помочь Саре. Мое могущество казалось безграничным.
На стук в дверь никто не ответил. Я забарабанил сильнее.