Сыновей у короля не было, в том-то и беда.
Рождение долгожданного наследника той весной было ему обещано и молитвами святых старцев, и расположением звезд, и всеми придворными лекарями.
А получилась я. Какое разочарование. Потом, когда он узнал.
Матушка в сговоре с повитухой объявила, что родился мальчик. А что оставалось делать? Тогда ей было всего двадцать три. Супруг угрожал сослать ее в монастырь, где она не прожила бы и дня, и поклялся жениться на другой в том случае, если опять родится девочка. Седьмая по счету. Передо мной были три пары близняшек.
Как две перепуганные женщины сумели заморочить батюшку и придворных лекарей, мне потом объяснили. Восхитительная ловкость рук. Волшебных, как выяснилось позже.
Этот заговор и предопределил все дальнейшее: воспитывали меня соответствующе, как наследника. Вдали от столицы, не полной же дурой матушка была. Мол, сын короля Роберта Сильного слишком слаб, в чем душа держится, ему нужен целебный горный воздух. Едва показав отцу, меня младенцем увезли в замок матушкиных родителей, затерянный в Белых горах на северной границе королевства Гардарунт.
Скандал, конечно, был, но по более мелкому поводу. Не по сути, а по внешности новорожденного. Мои черные волосы и тщедушность тела – чем не причина заподозрить королеву в супружеской неверности? Сам-то Роберт Сильный был рыжеволос, высок и могуч, как буйвол, да и королева Хелина – этакая пышечка, а белокурость моих старших сестричек – в нее.
Подозрения доказать не удалось. Матушка поклялась на священной книге и сунула супругу под нос медальон с портретом моей прабабки. Видела я потом ту миниатюру. Что там можно разглядеть под ровным слоем почерневшего за полтораста лет лака – загадка, а моя непохожесть на остальных прекрасных родственничков – налицо.
Потому государь не торопился признать меня наследником, а королева жила в изгнании вместе со мной в том же горном замке.
Дикое, почти безлюдное место и, главное, недоступное, что и требовалось на тот момент, пока король не успокоится.
В нашу с матушкой тайну были посвящены еще четверо: ее родители – лорд Герт Грахар и леди Амель, да еще моя кормилица Сильвия, выполнявшая потом роль няни и камеристки, и старый рыцарь Лорган. Последние двое приехали в Белогорье вместе с матушкой. Для остальных я была кронпринцем.
Может быть, кто-то из слуг замка и догадывался об истине, но их преданность роду лорда Грахар была куда выше преданности далекому королю. Горцы – особенный народ.
Насколько особенный, я узнала далеко не сразу.
Лорд и леди Грахар относились к нашему пребыванию в родовом замке, как к неизбежному злу в их, в общем-то, невидимой для меня жизни. Сам лорд обычно появлялся вечером, под конец ужина, ведя под руку супругу. Оба выглядели молодо – лет на сорок. И всегда, сколько помню, облачались в черные одеяния с серебряной вышивкой, что подчеркивало бледность их лиц и сухощавые величественные фигуры, куда там моей пышной, как мечта кондитера, королеве-матушке, чьи пестрые платья в бесчисленных оборках ветшали с каждым годом.
Супружеская чета Грахар притрагивалась на этих семейных вечерах только к кубкам, по традиции ожидавшим их во главе стола. Разговоры тихо цедились сквозь зубы и крутились вокруг непонятных мне тогда вещей: политики, сплетен о соседях, заговоров и, разумеется, идиотизма ситуации, в которую матушкина ложь загнала нас обеих.
Меня злило, что королева трепетала перед дедом и бабкой, как овца перед волками.
И то сказать, было в хозяевах замка нечто волчье, особенно, когда они улыбались. В остальном же они были вполне милы, если бы не так явно презирали свою дочь. Я рано научилась замечать такие вещи.
Один диалог, случившийся в канун моего десятилетия, запомнился особенно хорошо.
– Допустим, Хелина, пока у тебя получается прятать и зачем-то уродовать нашу девочку. Но что дальше? – складывались в тонкую презрительную нить губы леди Амель.
Я опустила ресницы, спрятав гнев. Только за семейными ужинами мне напоминали, кем я родилась. Бабушка неизменно говорила обо мне «наша девочка», «дорогая принцесса», «милая Лэйрин». Я люто ее возненавидела за это.
– Когда король вернет меня ко двору, – отвечала королева в изгнании, – я найду способ достать Роберта.
– У тебя не хватит на это ни сил, ни смелости, иначе ты давно бы это сделала, – снисходительно улыбался лорд Грахар. – А у Роберта хватит ума не подпустить тебя к столице ближе, чем на милю. Даже с его безудержными пороками он проживет еще лет двадцать, а ты не сможешь столько продержаться здесь, хотя твою неожиданно проявившуюся силу мы все оценили и поддержали.
– Я бесконечно благодарна вам, отец.
– Ты бежала в родовой дом, Хелина, и можешь рассчитывать на этот кров, пока у тебя хватает крови его держать, – странно, непонятно говорила леди Амель. – Но вне его тебе рассчитывать не на что. Кончится сила – кончится всё. Надолго ли еще тебя хватит? И что тогда будет с твоим седьмым ребенком?
– Прошу вас, не надо при нем! – матушка побледнела и глянула на меня. С жалостью, страхом, состраданием, любовью. Когда она так смотрела, я прощала ей все.
– Надо, Хелина. Ты напрасно упорствуешь и тратишь силы. Такое не запереть даже тебе, матери. Посмотри только на ее глаза, – леди Амель подошла, подняла мою голову за подбородок. Она впервые за эти годы дотронулась до меня. Ее пальцы показались ледяными, а улыбка жутковатой, когда она сказала: – Я уверена, что ты – настоящая Грахар, чудесное дитя.
Я прошипела, глядя ей в переносицу, как животному – это особенно бесит людей, я уже знала:
– Леди Амель, никогда не прикасайтесь ко мне без моего дозволения.
Она замерла, зрачки неправдоподобно расширились, заполнив даже белок. Ямы без дна, дыры во мрак. Черные на белом-белом лице, с чудовищной багровой искрой в самой глубине. Но руку она отдернула – поспешно, без всякой величественности.
– О, да, ваше высочество, – улыбнулась, торжествующе глянув на королеву. – Что я говорила? Лейрин может оказаться нашим спасением. Согласись, Хелина!
– Нет! – с неожиданной яростью сказала тихая моя матушка. – Не отдам. Пока я жива, вы не посмеете!
И увела меня. А в моей спальне она прижала меня к себе крепко-крепко, совсем как раньше, когда я была малышкой, и поцеловала в макушку.
– Не отдам, – прошептала снова.
– Матушка, что это было у бабушки с глазами?
– Это… такая болезнь, Лэйрин, редкая болезнь. Не обращай внимания, она не заразная.
Я на столь многое не обращала тогда внимания, что это может показаться странным. Объяснение нашлось много позже: мне просто отводили глаза, чтобы не возникало неудобных вопросов.
Мои дни в замке тянулись одинаково нудно. Детей, кроме меня, там не было.
