Александр Вовк - Лучик-Света

Эта история начиналась в середине восьмидесятых, еще в незабвенном Союзе. Он тогда находился в зените своей экономической, социальной, научной, военной, образовательной и иной силы и славы. Всё это, однако, – поясняю для совсем уж далёкого от СССР Читателя, – не исключало множества недостатков и пороков.

Это лишь факт! Его следует принять к сведению! И хотя он абсолютно достоверен, и романтическая повесть, которую Читатель намерился прочитать, мало связана с упомянутыми пороками, но вся трогательная история протекала вплоть до развязки именно на советском фоне, определяя тем самым и поведение ее героев.

Автор подчеркивает это на всякий случай, если Читатель, впитавший в себя правила общественной жизни более поздних времен, станет мерить жизнь действующих лиц повести сегодняшним аршином.

На неуютном морском побережье только чайки громко и противно кричали, собираясь в большие атакующие стаи, и нагло выпрашивали, у кого придется, легкую добычу, да крупная бездомная собака озабоченно трусила куда-то вдоль волны, свернув голову набок и проверяя носом в сыпучем песке свои редкие находки.

Несмотря на пять утра, солнце взобралось достаточно высоко, пока не раскалив вокруг себя характерный белесый круг, который неизбежно появляется в этих краях ближе к полудню.

Сбивчиво перебирая многочисленные воспоминания, я добрел до края бетонной дамбы, нагло вторгшейся в море на добрые полста метров, чуток постоял на ее краю, почти над самой водой, опять наблюдая в завораживающем мираже тебя, в том же беленьком платьице, которое невероятно подчеркивало твою молодость, стройность и красоту. Затем, стараясь не рассыпать так понравившийся тебе тогда букет, бросил все пятнадцать роз в спокойную и прозрачную до песчаного дна воду.

Солнечные блики мгновенно обволокли погружающиеся растения причудливыми фигурками, непрерывно меняющими затейливую геометрию света, да несколько мелких рыбёшек, шустро подлетев, заинтересованно пощипали темно-красные цветы.

«Тебе ведь тоже всё это знакомо до мелочей и интересно, и дорого! – подумалось мне. – Ты ведь тоже всё это должна помнить, мой дорогой Лучик-Света. Вот и я до сих пор ничего не забыл! И теперь прошу у тебя прощения, которого, сам знаю, не заслуживаю…»

Через пару часов пляж оживет энергичными и шумными усилиями тех, кого природа, как таковая, едва ли здесь волнует. Даже море привлекает отдыхающих всего-то его потребительской в жару стороной. И здесь так было всегда, и будет всегда!

Женщин тут более всего заботит красота собственной кожи, покрытой специальным лосьоном для загара или, напротив, от загара, да свободные мужчины из числа слоняющихся рядом, валяющихся на песке или барахтающихся в море.

Мужчин же привлекают карты, баночное пиво, бескрайний водный простор, позволяющий до приятной усталости разминать мышцы, да женщины, проявляющие именно к таким мужчинам легко читаемый интерес.

Малышню, как обычно, здесь трудно отогнать от воды, которую она вдохновенно взмучивает, возводя из влажного песка замки и запруды, и старается незаметно от зазевавшихся матерей окунуться как можно глубже.

Очень скоро под южным солнцем станет тесно от слившегося в единое целое разноцветья подстилок и изнывающих от зноя множества человеческих тел. Тесно окажется даже во взбаламученной воде, причем, тем теснее, чем ближе к берегу.

Пляжное море я не люблю. Но что толку говорить об этой любви, если давным-давно я живу бесконечно далеко отсюда; никак меня не связало море и моей профессией. Тем не менее, в первые минуты после всякой редкой встречи оно всегда волнует меня настолько, что от восторга перехватывает дыхание. И я вовсе не претендую на оригинальность – ведь редко кого, как и меня, не будоражит его громадность, переменчивость и скрытая от большинства отдыхающих самая настоящая стихийная мощь.

Всё так! Но, вполне возможно, что причина моих волнений лишь в том, что родился я не где-нибудь, а в удивительном приморском городе Одессе, с первых самостоятельных лет непрерывно пропадая у моря, и потому не могу понять, как можно не любить этот город, даже ругая его изо всех сил, и часто по делу! И как можно не любить Черное море, кроме которого одесситы ни за что и никогда не признают никакого иного. Черное – оно же, с какой стороны не поглядеть, самое-самое! Не мелкое же Балтийское любить, и, тем более, не Каспийское – всего-то очень крупное, но ведь не море, а озеро! На худой конец, еще Охотское или море Лаптевых что-то собой представляют! «Ну, так это ваши неприятности», – объяснят вам одесситы, легко вошедшие в ваши трудности выбора! Вот и мне до сих пор странно, почему и здесь, в Батуми, всё то же Черное море, что и в моей Одессе. Впрочем, что бы ни говорили, оно здесь другое, будто не настоящее, будто и созданное-то лишь для этих вот ненормальных отдыхающих, которые по собственной воле изнуряют себя с утра до вечера на знойном пляже и называют это утомительное безделье самым желанным отдыхом!

Я люблю море другое – не летнее, а холодное, отчаянно бьющееся в тех берегах, которые ему скупо отвела природа, и которые для его стихийной натуры бывают столь тесны! Оттого оно иной раз рвется наружу и ломится, и всё крушит, и размывает. А потом – пройдет лишь время – ненадолго смиряется с неудачной своей судьбой и плещется уже вяло, даже бессильно, словно, ластится и извиняется за проявленную ненароком несдержанность.

Я люблю море сильное, море страшное, море свирепое. Не зовущее купаться или загорать, а такое, как было тогда при нас! Море живое, бурное, не на шутку распоясавшееся и угрожающее гибелью любому, кто рискнет ему противостоять.

Я люблю поздней осенью пробираться по песку, скрипящему не до предела измельченными ракушками, подставляясь порывам студеного и влажного воздуха, пока совсем от него не продрогну. Люблю касаться руками соленой волны, когда она выдыхается и, смочив мои ладони, шурша отступает, смешиваясь с теми массами зеленой пучины, которые за миг до того и выдавили ее для захвата берега, не наделив для того достаточной мощью.

Я люблю растянувшийся на километры морской берег, когда вокруг почти никого, когда никто и никому не мешает. В это время абсолютное спокойствие и неосознанная радость охватывают страдающую душу. И даже предельная открытость и незащищенность широченного пространства, отчего-то пугающего многих, привыкших к тесному и назойливому городскому обществу, меня не беспокоит – так бывает со мной даже в открытом море, с его уходящим в бесконечность горизонтом, и на длинной широкой полосе пустынного берега. Моя усталая душа, переполненная воспоминаниями, которые еще недавно казались тягостными, а теперь слегка притупились, будто затуманились, здесь отдыхала всегда, отдыхает и теперь! Потому-то я не стремлюсь в Одессу летом, когда разомлевшие от жгучего солнца пляжники, уплотненные естественной теснотой пространства, лежат слоями и мешают приблизиться к воде.