Это уже слишком.
Я прихожу в себя зарёванная, в углу комнаты, без
одежды. Та жалкими клочьями валяется на полу. Я что, совсем обезумела от боли
ночью?
Всхлипываю, вспоминая, что за ад со мной творился. Я
металась, царапала себя, в буквальном смысле выла, сгибалась в самых разных
положениях, ломая себе кости. А ещё был дикий жар. Он и сейчас есть. Да и кости
ломит, хотя уже ощутимо меньше, чем ночью.
Страшно даже подумать, что это за чертовщина и
откуда. Ни одна болезнь на ум не приходит. Вместо этого в голове мелькают
страшилки в стиле фильма «Шесть демонов Эмили Роуз». Тот ещё кошмар, в общем.
Эту девушку так же разрывало, когда она была одержима.
Умом понимаю, что я — всё ещё я, да и вчера было
так. Но что-то звериное я определённо чувствовала…
Ну вот, слёзы всё-таки катятся из глаз и я
беспомощно шмыгаю носом. Так, всё, надо успокоиться. Пока я тут в запертой
комнате с ума сходила и вырубалась, утро успело настать. А то и день вообще.
Конечно, папа уже вернулся с дежурства.
И мне стоит обсудить это всё с ним.
Сверхъестественного не существует. Даже самые сложные и странные явления можно
объяснить. Если не смогу сама — сможет он. Сколько ещё я буду скрывать от него
своё состояние?
Открываю шкаф и беру оттуда первую попавшуюся
одежду. Зелёная растянутая кофта — домашняя, подаренная кем-то из дальних
родственников, плохо знающих мой размер. На ноги надеваю лосины. Что ж, в этом
всём следы моих вчерашних терзаний самой себя не видны. Хорошо хоть лицо не
трогала…
Вздрагиваю так, что чуть не падаю. Чудом стою на
месте, потому что пол плывёт под ногами, а сердце пропускает удар. Оказывается,
я и шкаф царапала. Причём так… Нечеловечески совсем. Следы ногтей широкий и
мощные. Я будто пальцы достаточно широко расставила и орудовала изо всех сил,
причём почему-то четырьмя. Как ещё руку не сломала?
Поддаюсь неожиданному порыву и прикладываю руку к
тем самым следам…Как ни стараюсь, неудобно. А когда умудряюсь расположить пальцы
так, чтобы они повторяли ногтями эти следы, чуть не лишаюсь их от таких
растяжек. Да и следы слишком широкие для моих ногтей. Может, я не по одному
разу в одно и то же место долбила?
Уже совсем мало что соображаю. Только и оглядываюсь
вокруг… Такие же следы на изголовье моей кровати. На некоторых участках стола.
Опрокинуты книги, порвано постельное бельё, исцарапано жалюзи на окне. Видимо,
это тбыло единственным, что спало пластик от нападения. Не сомневаюсь, что в
таком непонятном состоянии я пыталась выбраться на улицу через окно и стала бы
долбить в него.
Может, это психоз? Мне надо показаться психиатру?
Просто недомогание не приводит ко всей этой жести.
Задержав дыхание,
закрываю глаза. Позволяю буре внутри на некоторое время заполнить меня всю. Страх,
паника, тревога, даже злость… Мне требуется несколько секунд, чтобы заставить
себя хоть немного успокоиться. И сразу как наконец чувствую это, решительно
выхожу из комнаты.
Папа и вправду уже дома. Чистит
оружие… Да, он полицейский, но иногда мне кажется, что не только. Неоднократно
замечала, что отец что-то скрывает от меня…
Впрочем, сейчас не до его
тайн. Я пришла рассказать о своих.
— Пап, со мной что-то не так, — прочистив горло,
начинаю сразу с сути.
Он недобро ухмыляется, бросая на меня почти презрительный
взгляд.
— Это уж точно.
Сглатываю ком, стараясь игнорировать не особо
скрытое оскорбление. После смерти мамы папа совсем угрюмым стал, почти даже
враждебным. Никак не покидает ощущение, что винит меня в чём-то. Мне было
тринадцать, когда её не стало. Сейчас восемнадцать.
— Мне надо обследоваться у врача, — решительно
сообщаю. — Я вся горю и кости ломит.
— Это называется грипп, — насмешливо бросает папа,
но его взгляд становится более пристальным. Почти въедливым.
Интуитивно чувствую — отец всё-таки настораживается.
— Не думаю. Это что-то гораздо более страшное, —
тогда увереннее продолжаю. — Со мной происходит что-то странное. Я… Мне хочется
выть от боли, в буквальном смысле. Не узнаю саму себя. Лихорадка, жар, и всё по
нарастающей. Каждое полнолуние.
И это я ещё умалчиваю про все подробности ночи. Пользуюсь
тем, что ко мне в комнату папа даже не заходит. Вряд ли когда-нибудь увидит
этот погром… Даже если прибираться буду громко.
— Почему молчала раньше? — не сразу снова
заговаривает папа.
Причём не просто спрашивает — мрачно так, сурово. Ко
второму уже привыкла, но первое немного неожиданно. Чуть ли не надрыв в его
голосе слышу.
А удивления там нет. У меня что, по наследству
болезнь какая-то? Вроде бы мама умерла от нападения дикого зверя. Которого папа
потом пристрелил. Крупный волк был.
— Думала, просто метеозависимая, — вздохнув, говорю
как есть. Я и про связь своего состояния с полнолунием не сразу уловила, да и
долгое время не хотела замечать, что со мной что-то не так. Отрицала всё, придумывала
причины. — Но это действительно усиливается, причём в геометрической
прогрессии, до невыносимого. Вчера я чуть не умерла, — резким движением оголяю
руки, запрещая себе сомнения. Я уже не в той ситуации, чтобы что-то скрывать.
Показываю папе: — Вот. Расцарапала себя, пока ты был на дежурстве. Хотела
скорую вызвать, но потеряла сознание, не помню, что было. А когда очнулась,
лежала голой с синяками и царапинами по всему телу. Видимо, порвала одежду в
бреду.
Папа смотрит на мои раны на руке. Внимательно, чуть
ли не замерев. А потом вдруг замахивается и яростно бьёт меня по щеке.
Обжигает мгновенно. Аж слёзы из глаз. А ещё я
пошатываюсь сильно, и лишь каким-то чудом умудряюсь устоять на ногах. Меня бьёт
крупной нервной дрожью.
Раньше отец меня не бил. Да, несколько раз от него
исходила настоящая злость ко мне, почти угрожающая, но ударов не было. Даже
замахов не было.
— Ты… — от обиды еле выговариваю, захлёбываясь
рвущимся рыданием. — Ты…
— Я, я, — передразнивает без раскаяния. — О таких
вещах заранее говорить надо.
Это у него так типа волнение за меня проявлялось?
Испугался моих слов о состоянии и ран? Отличный способ выразить своё
беспокойство, ничего не скажешь.
Шмыгаю носом, глотая слёзы. А папа на меня больше
даже не смотрит — идёт к комоду, открывает верхний ящик, вытаскивает оттуда
что-то. Толком не различаю, что — я вообще не представляю, как умудряюсь
спокойно стоять. В этой дурацкой кофте уже чуть ли не печёт. Раны тоже ноют, да
и кости не перестают о себе знать. Ещё и щёку жжёт, словно отец продолжает по
ней бить. До сих пор чувствую его удар, и от этого раздрай ещё и на душе.
Он ведь совсем не выглядит виноватым… Скорее меня
таковой считает. Понятное дело, что извиниться ему и в голову не придёт.
