Агаша Колч - Мальчик с крысой

1. Глава 1

Больно! Как же мне больно! И при этом я совершенно не чувствую тела. Разве такое возможно? Наверное да, если я умерла.

А ещё рядом кто-то противно причитает с подвываниями, повторяя одно и то же, как испорченная пластинка:

– Всё! Всё кончено, всё бесполезно...

Хотелось остановить этот скулёж, сказать что-то, но губы едва шевельнулись, а язык, кажется, и вовсе к нёбу присох. Смогла только взмолиться мысленно:

– Да хватит уже! Скорбью горю не поможешь. Наладится как-нибудь...

То, что случилось в следующее мгновение, ввело меня ещё в больший ступор. Нечто ослепительно-белое кинулось мне в лицо, обдав едва ли не морозным дыханием и без того замёрзшее почти до бесчувствия тело.

– Ты кто? – спросило меня это самое нечто.

Пусть не голосом, но я услышала. Мы что же – безмолвно общаемся?

– Вера... – вспомнила я своё имя.

Эти чрезмерные, внезапные эмоции утомили почему то ослабленное тело, израсходовав остатки энергии, теплившейся в организме, и я почувствовала, как вновь впадаю в забытьё, из которого выплыла несколько минут назад. Но собеседница моя – голос показался женским – не позволила укрыться в беспамятстве.

– Не спи! Вера, слышишь меня? Уснёшь – не проснёшься. Тебе-то я умереть не позволю! Потерпи минуту, – какая-то возня рядом с головой, а потом приказ: – Рот открой!

Легко сказать... Только я не могу управлять телом – сил нет. Уже попыталась пальцами пошевелить, но даже мизинец не двинулся. Странно. Или это мой личный ад такой? Я же хорошо помню, что умерла.

Но губы всё-таки разомкнулись. Тут же между них была воткнута мокрая тряпка, с которой на мой пересохший язык каплями сочилась вода. Мне даже сглатывать не надо было – влага мгновенно впитывалась в иссушенную жаждой слизистую. На какое-то мгновение я, погрузившись в наслаждение вкусом воды, забыла о боли в спине, терзавшей меня всё это время. Пролежни там, что ли?

– Где я? – подумала в пространство, не ожидая ответа.

Но отклик последовал немедленно:

– В замковой тюрьме, детка.

Кажется, это стало последней каплей в водовороте эмоций, и я всё-таки потеряла сознание, если можно потерять то, в наличии чего у себя в последние месяцы я сильно сомневалась.

Наверное, надо начать с начала. Хотя и начала-то у меня, какое бывает у всех людей, не было. Вернее, оно было, но никто о нем ничего не знал. Кто и где меня родил, отчего в возрасте двух-двух с половиной лет меня, как ненужного кутёнка, оставили на пустом холодном перроне глухого сибирского городка, где поезда дальнего следования останавливаются два раза в день не дольше чем на три минуты, да ещё электричка, собирающая рабочих из окрестных селений на смены городских предприятий, оживляет привокзальную жизнь. Из вагона которого из этих поездов меня выкинули на перрон – сбитые ладошки и колени свидетельствовали о том – никто не видел. Или просто не обратил внимания – своих забот полно, куда ещё за чужими детьми следить. Может, случилось бы мне замерзнуть осенней ночью, забившись в тихий угол, но встретилась на счастье тётка Настя, приехавшая вечерней электричкой из областного центра и едва не споткнувшаяся о присевшую пописать девчушку. Сесть-то села, а штанишки, колготки и трусики снять забыла. И похоже, что делала она сегодня так уже не в первый раз. Как только не окоченела – мокрая, на сквозняке придорожном.

Тётка Настя сбросила с плеча связку из двух сумок, схватила ребёнка за руку и стала высматривать мамашу непутёвую, что так с малюткой обращается. Да только кроме них двоих на перроне никого не было.

– Ты кто? – присела рядом с малышкой женщина.

– Ве-а... – прозвучал ответ.

– Вера? – догадалась сердобольная Настя, не услышав звук, который в этом возрасте редко какие детки выговаривают.

– Да... Я кушать хочу, – негромко хныкнул ребёнок, доверчиво глядя прямо в душу.

– Я как эти глазюки увидала, так и решила для себя: «Никому не отдам – моя девочка будет!» Уже и не помню как допёрла сумки и тебя мокрую до дома. Ещё когда ехала, думала, что устала, как заезженная ломовая лошадь, и до избы родной больше часа телепаться буду, ан нет – едва ли не рысью призового скакуна примчала. Спасибо соседке Глашке, печь в хате к вечеру протопила – я тебя хоть раздеть смогла да обмыть. А одеть, представь, только мальчуковое. И опять же Глашка помогла. Зашла узнать, ладно ль у меня с дороги-то, а тут ты в штанишки и рубашонку обряженная у стола сидишь. В одной руке картоха вареная, в другой хлеба ломоть, и так ты это уписываешь, будто год не ела. Соседка даже прослезилась, когда услышала, откуда ты у меня взялась, а узнав, что белья девчачьего нет, домой метнулась и вскоре вернулась с узлом одежонки. Её-то давно выросли, городскими стали и своим такое ни в жисть не оденут. А нам с тобой в самый раз пришлось и пригодилось. Наряды я тебе потом уже покупала, а по избе да во двор рубашонки со штанишками, да старенькие платьюшки самое оно было. Наутро участкового позвала, как положено. Всё чин чином... Стол накрыла, червончик приготовила для подмазать. Выпытывать стала, нет ли по их ведомству заявлений о пропаже девочки. Пока нет, говорит, а там кто знает. А как бы, спрашиваю, мне Верочку без всяких опекунских служб и бумажек лишних себе забрать? Бедняга едва капустой квашеной не подавился, которой беленькую закусывал. Но посмотрев на десятку, что я в руках крутила, обещал посодействовать. И помог же! Правда, годик тебе скостили, и пришлось мне ещё штраф выплатить за то, что не сразу ребятёнка, рождённого дома, оформила. Да всё это такие мелочи по сравнению с радостью, что доченька у меня теперь есть.

Я потом, когда в институте законы изучала, долго дивилась, насколько жизнь в дальних деревнях проста. Как в той пословице: «До бога высоко, до царя далеко». А тогда мне было без разницы. Главное – тепло и не страшно, сытно и вкусно, постель мягкая и чистая, сказки каждый день читают и мультики смотреть позволяют. Ещё и на коленки берут, по голове гладят и щёчки нацеловывают. Наверное, странно, но я помню это своё ощущение безопасности, появившееся в доме приёмной матери.

А то, что Настя не мама, но самый родной человек – тоже рано поняла. Да и как такое в деревне утаишь, где всё на виду. И потеряшкой дразнили, и подкидышем, только добрая женщина смогла найти слова и как-то донести до ребёнка, что «собаки лают, а караван идёт».

– Пойми ты, глупенькая, пусть злыдни деревенские говорят что хотят, но ты-то знаешь, что дороже тебя у меня никого нет? И люблю тебя как саму жизнь.

– Знаю, – шмыгая носом, соглашалась я, крепко, до боли в руках, обнимая приёмную мать за шею. – Я тебя тоже сильно-сильно люблю. Только пообещай, что никому меня не отдашь.