Спускаясь по обшарпанной лестнице вестибюля, который, вероятно, принимал еще царя, Андрей практически не ощущал той заветной прохладной свежести. Шаги вновь тяжелели, а чей-то все возвышавшийся гомон ударял по ушам, разбивая благодатную тишину. Посмотрев меж перил на целиком и полностью занятые семьями скамьи, он глубоко вздохнул, и легкие наполнил родной затхлый воздух.
Следя за серыми ступенями, Андрей не обращал никакого внимания на шаги, которые то догоняли его, то огибали и устремлялись прочь – дешевые актеры второго плана, которые без ведома участвовали в неудачном спектакле. Он вынул из рюкзака наушники и заметил ее. Девушка поднималась навстречу, собирая в хвост непримечательные пепельные волосы. Хладная маска, сотворенная из наросших друг на друга, обледеневших стоков, смотрела под ноги. Даже отдаленно похожую Андрей не встречал прежде. Включив музыку, он еще раз взглянул на направлявшуюся в «Адмирал» девушку и вскользь, не зная зачем, пожелал ей хорошего вечера.
Алое электронное табло, нависавшее над эскалатором, слепило и удручало, сокращая и без того непродолжительный сон. Тусклые пальто, мрачные куртки, неброские джинсы и невзрачные шапки – среди них, в тесном вагоне, можно было утонуть и пропасть безвозвратно. Сложно было даже представить, что за этой серой массовкой скрываются такие же люди, от историй которых могло бросать и в дрожь, и в слезы: женщина, переминавшаяся с ноги на ногу и прижимавшая к мокрой щеке телефон; ребенок, провожавший взглядом уползавший по потолку шарик; старик, глаза которого мертвым взглядом смотрели на безымянный палец. За маски тоже не цеплялся взгляд. Золотые вкрапления, розовые меха и натуральные кожи пестрили у тех, кто поудачливее. Острые черные пластины, закаленные стекла защищали тех, кто еще помнил, как заполучил хоть какую-то власть. Примитивные обрезки и бесформенные рисунки, нанесенные баллончиком краски – для всех остальных. Так или иначе, как бы кто не ловчился, не прикреплял узоры, не оставлял отсылки на кумиров, каждого можно было отнести к определенному кругу. Вытянув из кармана телефон, Андрей опустил взгляд, завоевал каплю свободного пространства для руки и зарылся в социальной сети, отложив в даль сознания гнилые слова, мысли и стремления хоть что-нибудь постичь. Да и как может вдохновить на познания соседство пятен пота, аромата перегара и тьма беспросветной усталости?
Как и всегда, проходя мимо открытой комнаты, Андрей увидел, как на диване разлеглись убитые повседневностью соседи. Один, раскинув руки по спинке, следил за телеэфиром. А вторая, свесившись вниз головой и закинув ноги на стену, прокручивала нелепые подборки видеороликов, вирусом переходившие от одного пользователя к другому. И оба соседа были недвижимы. Андрей бы приблизился и проверил, дышат ли они хотя бы – если бы не испытывал отвращения. Или только зависти к их свободному времени? А о нем ведь вполне недурно помечтать? Захотели – высказали в комментариях мнения или известили целый мир о своих убеждениях, не заботясь о рамках человечности, безвозвратно размытых стараниями угнетенных. А потянуло бы их познать нечто новое – тогда стоило бы только нажать пару кнопок и приготовиться встретить лавину информации. Так почему же, обладая часами, целыми букетами минут и необъятными просторами секунд, эти двое прожигают и обесценивают свою свободу?
Закрыв дверь комнаты, Андрей задернул шторы. Из тьмы его вырвал только желтый свет, который испускала небольшая лампа над столом. Он отвернул к стене зеркало и снял маску: стальные черные лоскуты, изорванные и приваренные друг к другу вновь, мертвые грозовые клочья. Меньше всего ему бы хотелось еще раз увидеть свое лицо. Его Андрей навряд ли помнил, но знал, что ненавидит до глубины души. Затем он включил музыку и погрузился в работу, сил на которую оставалось не больше, чем на час. Стройный порядок нот, отголосок прекрасного некогда живого голоса заглушал возбужденную, срывавшуюся на крик речь телеведущего, убеждавшего соседа, что наша страна окружена ненавистниками, что ее жители только и ждут момента, чтобы продать нас, а затем и друг друга ради личной выгоды. Оратор вещал о современных «героях», их наивных протестах за одномоментный переход на чистую энергию, лидерах неуравновешенных меньшинств, неспособных приложить хоть какое-то усилие над собой – об ожесточенных и циничных попытках белоснежных масок извлечь из каждой трагедии личную выгоду. Этот вздор про подвиги повторялся изо дня в день. Мир даже не похоронил, а развеял на ветру прах романтизма, все, до чего не мог больше дотянуться. Музыка хоть немного, но спасала: она словно прижимала к сердцу, оно еще билось, закрывая собой от разобщения и сплошной ненависти друг к другу. В ее одиноких объятиях Андрей находил покой, которому доверял.
