Его Мудрейшество счастлив
Если бы можно было выбрать для себя вторую жизнь, Мудрейший, несомненно, предпочёл бы свою собственную. Впрочем, в его случае, жизнь, была бы одиннадцатой или даже тринадцатой. Со счёта он давно сбился, да и зачем считать, если каждый день приносит нечто ценное?!
В молодости, когда Мудрейший ещё не был Мудрейшим и мудрость свою напоказ не выпячивал, он наслаждался приключениями, пережить которые довелось не каждому.
Когда же годы сделали его степенным и неторопливым, Мудрейший стал находить удовольствие в обыденных вещах. К примеру, в рассказах о былом, в правдивости которых не посмел бы усомниться даже самый суровый критик.
– Вы обещали рассказать про дедушку… – напомнил малыш Золто, и мочка его носа порозовела от смущения.
В большом каминном зале было прохладно, но никто не разводил огня в надежде на то, что заблудившееся солнце вернётся и заглянет в окна дворца, даря долгожданное тепло. Календарное лето наступило ещё в начале краснолуния, но здесь, в Аштарском ущелье, погода отличалась непредсказуемостью. Мудрейший знал это лучше, чем кто-либо.
– Я всегда держу обещания, – заявил он, – и настоятельно рекомендую вам поступать так же. Как поживает виолончель?
Он в упор посмотрел на Лаэнцу, и та не выдержала – отвела взгляд:
– Виолончель пребывает в добром здравии!
– А уроки фехтования? – обратился он к принцу Рени.
– Велели кланяться вашему Мудрейшеству, – хихикнул мальчик.
– Верно ли я вас понял, друзья мои? – пробормотал Мудрейший, пряча ухмылку. –Не хотите же вы сказать, что забросили все насущные дела ради стариковских воспоминаний?!
Синий Жук потеребил пряжку на туфле и сказал с детской непосредственностью:
– Мы очень-очень хотим знать, что случилось потом!
– Лаадно, – протянул Мудрейший. – Если вы настаиваете… Я постараюсь вспомнить. С чего же всё началось? Ах, да! Когда наступила зима, и с моря задули холодные ветры, жизнь в крепости сделалась почти невыносимой…
Когда наступила зима, и с моря задули холодные ветры, жизнь в крепости сделалась почти невыносимой. Виной тому был не пронизывающий холод (от помещений бывшей тюрьмы никто не ожидал особого комфорта) и не серый полумрак, быстро ставший привычным. Вместе с последними лучами янтарного солнца с горизонта исчезла надежда.
Тяжёлые волны одна за другой разбивались о скалистый берег, шипели, присвистывали, пенились, так что порой казалось: где-то там, в глубине сонно распахивает алчную пасть неведомое морское чудовище. Совсем скоро, когда непогода доберётся до берегов Тарии, оно вынырнет на поверхность, стряхнёт оцепенение и проглотит маленький, неуютный остров вместе с крепостью из серого камня и всеми её пленниками.
Аграт привалился к стене. Камзол из тонкого сукна, неотъемлемая часть летней униформы, не спасал от холода, но здесь, в крепости, такие были почти у всех. Во всяком случае, у всех, кто передвигался на двух ногах. Размышляя об обитателях башни, Аграт по привычке делил их на людей и мидавов, хотя человеческая половина была отнюдь не однородной.
Аграт нашарил в кармане огрызок угольного карандаша и вытащил из-за пазухи пухлый блокнот в потрёпанном кожаном переплёте. На обложке красовались инициалы «А.В.» Если провести по ним пальцем, можно почувствовать приятную шероховатость тиснения. Этот блокнот Аграт получил в подарок от сослуживцев в день, когда был произведён в чин миртеллиона. Редкое достижение для двадцатилетнего юноши. Впрочем, званием он не гордился даже в те редкие мгновения, когда паргалион Зегда называл его своей «правой рукой». В этом чувствовалась какая-то оскорбительная ирония – рук у паргалиона не было вовсе, только лапы.
Сказать по правде, Аграт Велссим имел все основания считать себя человеком заурядным. В нём не было ничего, что хоть сколько-то помогло бы выделиться из толпы. Средний рост и вес, обычный для тарийца цвет глаз и волос, непримечательные черты лица – всё способствовало тому, чтобы оставаться незамеченным даже там, где все были на виду.
Вот и сейчас, когда он сидел на каменной плите с карандашом и блокнотом в руках, люди и мидавы то и дело проходили мимо, но почти никто не обращал внимания на своего командира. Сидит миртеллион на земле – ну, и пусть его.
Аграту это было только на руку. Каждое свободное мгновение он старался посвящать любимому делу и был рад отсутствию помех.
При всей кажущейся заурядности была у Аграта Велссима одна необыкновенная черта: он любил и умел писать. Прищурив глаза и прикусив язык от усердия, Аграт выводил буквы. Буквы самовольно складывались в слова. Слова объединялись в предложения, а те, в свою очередь, сливались в текст. Тут-то и начиналось самое интересное.
Заблудившись в буквенных дебрях, Аграт становился невидимым не только для тех, кто был поблизости, но и для самого себя. Он то странствовал по обожжённой пустыне, то выходил под парусом в открытое море, тёплое, сверкающее и совсем не похожее на зловещую пену, что со всех сторон подбиралась к острову. В своих литературных грёзах Аграт успел перенестись на далёкие берега, немного повоевать с загадочными туземцами, подняться на ледник, где зубы сводило от холода, а ресницы вмиг покрывались инеем, и с триумфом возвратиться назад. Он бы и дальше сочинял истории о невиданном и неведомом, если бы однажды не испытал настоящее разочарование.
Всё началось с того, что, набравшись смелости, Аграт решился прочитать бойцам некоторые из своих сочинений. Это решение он оправдывал невинным желанием развлечь товарищей. В действительности же им двигала совсем другая, не столь благородная, зато куда более правдивая цель. Аграту хотелось не просто писать, а писать для кого-то.
Нет, вопреки опасениям, его не подняли на смех. Более того, паргалион Хати Хомак даже похвалил слог, хотя, конечно, не мог считаться специалистом в литературных вопросах. Новоявленный автор уже готовился праздновать триумф, когда Вордан Вур из рыжего отряда осторожно заметил:
– Ночью в пустыне холодно. Зуб на зуб не попадает.
Сказав это, он отчего-то смутился и замолчал, разглядывая собственные лапы.
– Холодно, – признал паргалион Хомак. – В Ливарии нам довелось ночевать в пустыне. Кажется, будто зима настала. Лежишь и зябнешь до утра, а песок вокруг так и носит…
Мидавы с готовностью закивали, и Аграт решил, что лучше всего было бы сразу провалиться сквозь землю. В пустыне он никогда не бывал, и в своём описании допустил непростительную ошибку. Провалиться, к его сожалению, не вышло – каменный пол не допускал подобных вольностей. Пришлось спешно переосмыслить собственное творчество, а заодно и жизнь.
