(согласно размышлениям Чжуанцзы)
Копыта у коня есть, отдаваясь в скачке бегу,
Препятствия естественные преодолевает,
Поэтому ступает он по инею и снегу,
От холода и ветра его шкура защищает.
Он на дыбы встать может, когда что-то не по нраву,
Уж такова его в нём лошадиная природа,
Свободно скачет, воду пьёт, на воле щиплет траву,
И претят ему башни, битвы, множество народа.
Не любит он загоны, тренировочные залы.
Но человек его всегда насильно укрощает,
Клеймит, стреноживает, ему гриву подстригает,
Скакать всё приучает через пропасти, обвалы.
Копыта подрезает, бьёт и взнуздывать стремится,
То морит голодом и жаждой, в стойло запирает,
Из каждого десятка половина погибает,
И конь уже шлеи, удила и хлыста боится.
Пускает рысью и галопом, строй держать всё учит,
Коня лишь дрессированного лучшим он считает,
И так умеет человек не только лошадь мучить,
Но всё в природе от его воздействия страдает.
Так плотник мастерит свои изделия из леса,
Гончар – из глины, оружейник – из железа латы,
По циркулю – круги, по наугольнику – квадраты,
Прямые линии все соответствуют отвесу.
Но разве глина, дерево желают стать такими?
И нравится ли им с собой такое обращенье?
Но люди руководствуются знаньями своими,
И славят мастеров из поколенья в поколенье.
Ошибка это тех, кто Поднебесной нашей правит.
Я думаю, что мастер поступал бы по-другому,
Ведь постоянное в природе то, что люди славят,
Не может подвергаться что насилию любому.
И это всеми называться может общим свойством,
Ведь люди вечно будут ткать, и в травы одеваться,
Возделывать свои поля, растеньями питаться,
Живя, и жизнь свою не омрачая беспокойством.
Ведь жил народ в единстве и на группы не делился,
И это всё естественной свободой называлось,
Тот золотой век долго в упоённом счастье длился,
И радость единенья в каждом сердце отзывалась.
Поэтому тогда всё богатело неуклонно,
Все обладали свойствами природы непременно,
Смотрели твёрдо, во всём поступали непреклонно,
Ходили медленно в своём достоинстве, степенно.
Тогда в горах ещё дорог не пролагали,
Мостов не строили и своих лодок не имели.
Все жили вместе и во всём друг другу помогали,
Трудились сообща, и вместе одни песни пели.
Держались птицы стаями, а звери все – стадами,
Деревья, травы и кусты во всю длину стояли,
Борозд или границ не пролегало меж полями,
Разграничения ещё меж этим всем не знали.
Поэтому гуляли все, друг друга не боялись,
Со всеми жили люди, род единый составляли,
На благородных и ничтожных всех не разделяли,
Живя в единстве среди всех, собою оставались.
Народ так в безыскусности свою хранил природу,
По жизни знаньями природными овладевая,
Свободный от страстей, и, своих свойств не нарушая,
Стремился оказать содействие любому роду.
Когда ж родились мудрецы, прихрамывать все стали,
Ходить вокруг и около – вдруг стало милосердьем,
Ходить на цыпочках – за справедливость признавали,
Ввели обряды, и за свойства все взялись с усердьем.
И сразу в Поднебесной вдруг затмение настало,
Пришло всё в замешательство, родилось принужденье,
Распущенность с излишествами стали наслажденьем,
Все стали разобщёнными, и равенство пропало.
А ведь до тех пор, пока кони жили на просторе,
Они щипали траву, пили воду, громко ржали,
Сплетали шеи и ласкались, радуясь на воле,
Сердились, поворачиваясь задом, и лягали.
И только в этом в жизни состояли их значенья.
Когда ж надели им ярмо, заставив покоряться,
Побоями и изнуреньем начали ученье,
То сразу они стали рвать поводья и брыкаться.
Ярмо ломая, шею выгибали и кусались,
И скоро обучились всем разбойничьим повадкам,
Так знанья человека все с трудом приобретались,
Конь научился человеческим всем недостаткам.
Так и народ когда ещё свободным оставался,
Жил вольно, как и что делать ему, ещё не зная,
Наевшись досыта, он на прогулки отправлялся,
Куда ему идти, и что искать – не сознавая.
Жизнь и его способности все в этом состояли,
Когда ж возникли мудрецы и начали ученья,
То всех обрядам, музыке, поклонам обучали,
