1. Петров по прозвищу Марселино
Недавно, прогуливаясь с приятельницей по Киево-Печерской лавре, встретил Жорку Петрова. Вернее, не Петрова, а Марселино, Марселя, как мы называли его во дворе. По фамилии автора самого несчастливого для нас решающего гола в финале Кубка Европы 1960 года (Испания – СССР – 2:1). Нам было по девять-десять лет, и мы называли друг друга звучными именами знаменитых тогда футболистов. Амансио, Альтафини, Виньковатов, Грамматикопуло (из-за длинной фамилии – просто Грамматика), Численко – Число. К Петрову на всю жизнь приклеились прозвище Марселино.
Жорка здорово играл «в сетке» – во дворе школы на Горького, четыре дробь шесть, накручивая по два-три защитника. А «прикладывался» к воротам так, что деревянные щиты гулко стонали, доски не выдерживали, отлетали, подрагивая вылезшими наружу ржавыми гвоздями. Мы бродили в поисках кирпичей или железок, чтобы удалить эти гвозди, иначе они бы прокололи мяч, что по тем временам означало ни с чем не сравнимую потерю. Бывало, мяч перелетал через сетку – не беда, если в сторону школы или ракового института, оттуда его всегда возвращали. Хуже – если на другую сторону, там кирпичный забор, но низенький, ниже сетки, а дальше – проходной двор, еще один. И не раз, и не два кто-то успевал подло стырить мяч, увести, уворовать, как бы резво ни бежал «автор за произведением».
Жестко, беспощадно и с большим достоинством играл Марселино. Он рано повзрослел, сформировался – смуглый брюнет, хоть и заводной, но отходчивый, добродушный. Вроде бы и ненамного выше меня, когда на физкультуре по росту стояли, а вон как за лето вымахал. А ведь отдыхали вместе – сначала в Евпатории, а последний месяц – в госплановском лагере, 19-й километр Житомирского шоссе. И в пинг-понг он лучший – слева красиво подкручивал, а справа накатывал. Движения плавные, как в замедленной съемке. Очко выиграет, рукой о стол картинно обопрется, ракетку небрежно так вертит в руке, черные волосы на пробор – девушки сходились посмотреть. И пацаны младшие ему подражали, ракетки крутили, да все неумело, они из рук вырывались, ударяя по ногам.
Уже и волосы под «канадку» два раза в месяц стрижет, в нейлоновых рубашках щеголяет с отложным воротником на плаще «болонья» по 80 рублей, который мы купили ему на толкучке в Ново-Беличах. Ездили туда каждое воскресенье. Потом этот плащ – гордость двора – нас здорово выручил, когда 4 октября 1967 года «Динамо» играло «матч смерти» с «Селтиком», первый раз на стотысячном стадионе. Мы «загнали» плащ приезжим грузинам за восемьдесят рублей, и впятером проканали на два билета.
Когда нам было по шестнадцать, Марсель первым познал некую взрослую тайну. В пионерлагерь по возрасту не пускают – переростки, мы приезжали на спартакиаду под чужими фамилиями в заявке. Физрук шутит: «Пойди побрейся, за пионеров сыграешь». Домой плетемся на трамвае 23-го маршрута – Святошино – Бессарабка – больше часа, метро никакого еще в помине нет. Сидим у открытого окна, катим мимо соснового леса с ветерком, без мыслей, усталые – говорить лень. Проходит мимо девушка или женщина молодая, Марсель внимательно так, оценивающе по ногам глазами скользит. И что он в тех ногах находит? Если смотреть, то уж на лицо, на глаза…
А как любил шикануть! После школы затащил в кафе «Снежинка» на Красноармейской, возле кинотеатра «Киев», всех мороженым (по 100 г) и коктейлем молочным за свой счет угостил. По 53 коп. на каждого истратил. Мыслимое ли дело! Сколько лет прошло, а в памяти до мельчайших подробностей сохранилось, как смокчем через трубочки сладковато-приторную смесь, уже допитую, – со свистом, шумом. Посетители оглядываются.
Он рано отдалился от нас, вот в чем дело. Все реже в школьной «сетке», а если и выходит, – в футболке настоящей, гетры надевает. Не то, что мы, босота, кто в чем. Футболка у него – на зависть всем, другой такой ни у кого в Киеве не было: красная с белыми буквами спереди: «СССР». А сзади – большая «четверка», номер Гиви Чохели, значит. И адидасовские белые трусы с эмблемой – ферзем. Невиданная по тем временам вещь. Марсель в этой форме за молоком ходил, на угол Лескова, вместо того магазина сейчас овощной-опохмелочная. Очередь балдела, когда он скромно так бутылки молочные по 15 коп. выставлял на столик, пустые. Но никто на Печерске не мог сказать, что задавался Марсель, форсил, через губу с кем-то разговаривал. Идет с базара, видит – старушенция из нашего дома еле сумки тянет. «Бабуля, давайте помогу!». И не как тимуровец из книжки, а по-свойски. А я вот, например, хоть режь меня на куски, никогда на такие подвиги не сподобился бы.
Своим голам Жорка цену знал, но и за других радовался, обнимал за плечи: «Ну как, Альмет, классный гол?». Это меня называли так: Альмет, как хоккеиста Альметова, уже покойного. Когда ЦСКА в Киев приезжал с Тарасовым, со всеми чемпионами мира, против «Динамо» (тогда еще не «Сокола»), мы отчаянно рвались во Дворец спорта, ночевать оставались на сцене за кулисой, чтобы на утреннюю тренировку и потом на матч остаться. А когда «конюшня» (ЦСКА, то есть) уехала, год еще вспоминали: «А помнишь, как Альметов Локтеву выдал, а тот Александрову…» Так и прилипло ко мне: Альмет.
Или когда в «сетке» принципиальная игра с другим двором, на деньги, а человека не хватает, мы ему кричим: «Марсель, стань в калитку!» – в ворота то есть, руками не брать, как последний защитник, «подчищать». И он безотказно выходил, двумя пальчиками поддерживая штанины – так в дождь переходят дорогу, чтоб не намочить, – и штиблетами своими тихонько распасовывал, и нас подбадривал:
– Ну, старик, ты в углу тогда пас отдал, Мунтяну нечего делать.
Главное – искренне так, душевно, кому другому, может, в морду дал бы, а ему – верили. А вдруг правда?
И первый коньяк с ним, и первая девушка. Столкнулись как-то на Крещатике. Он с двумя подругами – модными, в нарядных платьях, и я с двадцатью копейками в кармане.
– Не беда, Альмет. Мы – в «Чай-кофе», пойдем с нами.
Кто помнит такое заведение – наверху Крещатика, между кинотеатром «Дружба» и метро, – «Чайник». Высший класс, со всего Киева народ козырный по тем временам съезжался. Битлов крутили, роллингов. А иногда и свои концерты давали. Марселино заказал себе 100 коньяка, нам по 50, соку, бутерброды с икрой, по конфете «Червоний мак». Желудок не поддался, и я долго боролся, боясь открыть рот. Внутри электрический ток, слюну все время сглатываешь с одной мыслью – не опозориться, не блевануть на стол. В голове шумит, девушки как закурили – в глазах темно. И чего смеяться? Первый раз человек не только коньяк пьет – икру ест.
Потом поехали к Галке на квартиру, там я окончательно опозорился. Развезло, проснулся среди ночи – они втроем на кухне сидят. Набросил лежавший рядом халат, выхожу к ним – смеются. Я руку в карман машинально сунул – что-то хрустнуло. Достаю – презерватив в целлофановой обертке, мы в аптеку бегали смотреть на такие, по четыре копейки, продавщица не отпустила. За столом все оживились, на меня смотрят:
