ПРОЛОГ
В то время как над Р[а]лдой, столицей Ар[и]стии, вставало ослепительно-яркое зимнее солнце, а бодрящий морозец задорно пощипывал за щеки редких прохожих, над домом главного придворного мага сгущались черные тучи. Грозно ворчал гром и сияли фиолетовые молнии, трескучей сетью опутывая белокаменные стены.
В просторной столовой, отделанной в темных тонах и украшенной композициями из живых еловых ветвей, хрупких стеклянных шаров и пахнущих медом свечей, собралось все небольшое семейство, и его глава, аст Нар[о]н Л[э]йстер, читал утреннюю газету и пил крепкий кофе...
Но лучше бы это была столь же крепкая настойка валерьяны, хотя даже она не успокоила бы лучшего – в славном прошлом – боевого мага королевства.
Вся первая полоса «Зеркала Аристии» была посвящена единственному наследнику аста Лэйстера, причем вовсе не его успехам в учебе – таковых, к величайшему отцовскому стыду, за последние два года не случалось. Под цветным портретом [Э]йвера Лэйстера, удивительно живым и выразительным – при одном только взгляде хотелось выражаться исключительно нецензурно, – приводился список девиц, с коими он был замечен в учебной поездке.
Аст Лэйстер сбился на втором десятке.
На третьем особо злобная молния от души шарахнула в крышу дома. Судя по грохоту и негодующему клекоту, с нее свалилось сразу несколько каменных горгулий, весьма недовольных неурочной побудкой.
После списка девиц шел нечеткий, но вполне различимый снимок табеля успеваемости – вернее, неуспеваемости – бедового наследничка древнего рода, и стены дома ощутимо задрожали.
Аста Кал[а]рия Лэйстер, невозмутимо отпив глоточек ароматного цветочного чая, ласково погладила страшно заскрипевшего зубами супруга по напряженному плечу и решительно отобрала газету. Пробежала глазами по странице с кричащим заголовком, покачала головой и укоризненно посмотрела на Эйвера, сидевшего за столом тише мыши и не смевшего не то что есть – дышать.
Этим прекрасным утром от дыхания только что вернувшегося под отчий кров юного мага рисковал мертвецки опьянеть даже дракон.
Бледный, взъерошенный и совершенно несчастный, отловленный бдительной матерью при попытке незамеченным проникнуть в собственную спальню, Эйвер знать не знал, что пишут в свежей прессе, но по лицу отца ясно понимал: ничего хорошего лично ему это не сулит.
– Значит, любишь внимание девиц и газетчиков? Что ж, я обеспечу тебе и то и другое. Напоследок! – Слово совпало с громовым раскатом. Глава семейства поднялся на ноги, и под его взором злосчастная газета вспыхнула и осыпалась пеплом. Сын оказался устойчивее и всего лишь втянул повинную голову в плечи. – Лично прослежу, чтобы ты, поганец этакий, попал в надежные руки и наконец-то остепенился! – зловеще пообещал аст Лэйстер и, повернувшись к жене, совсем другим тоном попросил: – Дорогая, позаботься о том, чтобы достойнейшие юные асты столицы получили приглашение провести зимние праздники в нашем загородном особняке. Одна из них получит особый приз...
«Приз» подавился воздухом, побледнел еще больше и с тоской покосился на дверь, прекрасно осознавая, что сбежать от расплаты уже не выйдет.
– Двух упырей одним колом, – очень, очень тихо, так, что его никто не услышал, пробормотал меж тем аст Лэйстер и довольно улыбнулся, сощурившись на вновь заглянувшее в окна солнышко.
ГЛАВА 1. ПРИГЛАШЕНИЕ
– О прекрасная [Э]ми, ты рвешь мое сердце на части! О жестокая Эми, ты мое горе и счастье!
Два часа ночи – не то время, когда душа жаждет серенад в исполнении безнадежно влюбленного балбеса с напрочь оттоптанными злобным медведем-рецедевистом ушами. Собственно, моя душа против подобного в любое время дня, ночи и года в целом.
Но кто бы меня спрашивал!
Как назло, окно моей спальни выходит аккурат на улочку, обычно тихую, спокойную и практически безлюдную. Днем на ней точно никого не встретишь. Зато ночью... Шастают всякие, вооруженные расстроенной гитарой, и блажат такими дурными голосами, что даже коты шарахаются, безоговорочно признавая превосходящие самый противный кошачий вой вокальные, прости Единый, данные.
Я накрыла голову подушкой. Завывания стали глуше, но, увы, ненамного. А ведь окно закрыто наглухо! Если так продолжится, то этому соловью недоделанному действительно вырвут сердце. Либо папочка, либо брат.
Самое обидное заключалось в том, что терпела я эдакие страдания совершенно безвинно: все пламенные признания адресовались отнюдь не мне, а моей сестре, которая безмятежно дрыхла в другом конце дома и обо всех ночных безобразиях узнавала лишь за утренним чаем. И меняться комнатами отказывалась наотрез!
Арчи тоже отчего-то не желал уступить мне спальню, и более чем веские аргументы, что так ему будет проще избавляться от обнаглевших кавалеров сестры, его не убеждали.
За окном меж тем кружил отнюдь не тополиный пух, а редкие, но крупные хлопья снега.
Морозец стоял соответствующий, на таком и дышать-то лишний раз поостережешься, не то что петь. Увы, полную дури голову остудить было не под силу даже ему.
Где-то через полчаса диких завываний – вот же сила воли! или элементарной дурости? – мою комнату осветило ярко-голубым, совершенно потусторонним светом, проникшим даже под одеяло, под которым я, томимая жаждой сна и мести, придумывала изощренные кары.
Издав победный клич, я бросилась к разрисованному морозными узорами окну и успела увидеть, как незадачливый певун бодро улепетывает от роя снежных пчел.
Все же Эми и правда жестока: можно ведь и предупреждать ухажеров о наличии злобного старшего брата, любящего – вот же странность, не так ли? – предаваться сладкому ночному сну.
Задернув занавеску, я вернулась в кровать и, свернувшись под одеялом уютным клубочком, безмятежно заснула, еще не зная, что стала свидетельницей рождения новой приметы: услышать серенаду под аккомпанемент трескучего мороза – к большим неприятностям.
***
Утро наступило... и едва меня не придавило. Пытаясь нашарить на прикроватном столике будильник, я нечаянно уронила его, и неубиваемый шар закатился под шкаф, продолжая голосить оттуда не хуже ночного менестреля.
Чтоб ему пусто было. Им обоим!
Пришлось расстаться с мечтой поваляться еще хотя бы полчасика. Хотя и в этом нашлась светлая сторона: ванная была свободна, и под дверью никто не скребся, намекая, что неплохо бы поторопиться. Но даже прохладная вода не вернула мне бодрость духа, и к завтраку я спустилась все еще сонная и совершенно не расположенная к задушевным семейным разговорам. Намерения мои были далеки от идеала поведения юной благовоспитанной девицы: прокрасться на кухню, умыкнуть бутерброд и жестоко расправиться с ним в лаборатории, где тихо-мирно доходило очередное учебное зелье.
