После двух месяцев ожесточённых боёв атаки с обоих сторон прекратились. Очевидность того, что батальон «Азов*» проигрывает битву и зажат в кольцо на территории комбината, была удручающей. Заканчивались боеприпасы, еда, вода и надежда на спасение. Тем не менее, все надеялись на чудо.
– Выдохлись орки, снаряды и патроны закончились. Не стреляют же? Значит, нечем. Ждём и не паникуем, – утешали отцы-командиры, заранее приготовившие для себя отдельное укрытие с запасом еды и воды и появляющиеся перед бойцами один раз в сутки. Чего «ждём», по всей видимости, они не знали сами. Затишье действительно вселяло надежду – не стреляют, значит кто-то с кем-то о чём-то договаривается. Но отсутствие иной информации и невозможность узнать хоть что-то о происходящем во внешнем мире, за чертой адского круга, тревожило и давило.
Михаил, как и все остальные, находился в растерянности, не понимая, как это случилось – еще недавно они пребывали в полной уверенности, что скоро будут истреблены все сепаратисты, строили планы на жизнь после москалей. В полной уверенности, что в самое ближайшее время союзники дадут карт-бланш на Москву и они, прошагав победным маршем по Красной площади, героями вернуться в свой город. Они, бравые бойцы элитного батальона, оснащённые новейшим западным вооружением, с нетерпением ждали приказа о наступлении. Но враг пришёл раньше и с противоположенными целями. И теперь батальон в составе более двух тысяч человек сидел в тёмных подвалах завода – озлобленные, голодные, загнанные звери.
«Может найти где-нибудь лазейку и убежать из этого кошмара?» – размышлял Михаил, уединившись от всех в одном из непростреливаемых закоулков промзоны завода, – должна же быть где-нибудь брешь в многометровом периметре войны». Уединение для него было спасением от реальности и напряжённого ожидания. Здесь он мог спокойно поглотить ту пищу, которую последние три дня носил ему одноклассник Остап Черноус. Где он её брал? Откуда появлялся? Остап был врачом и, по-видимому, служил в медсанчасти. Они никогда не дружили и поэтому его забота казалось странной. Он появлялся из руин, отводил его в безопасное место, подальше к уцелевшей от снарядов зданию, и вручал заранее оставленный там пакет с буханкой черствого хлеба, головкой лука и бутылкой воды.
– Всё что могу. Держись. Скоро всё закончиться, – говорил он, хлопая его по плечу. Неопределённое «Скоро всё закончиться» не успокаивало, потому что у Остапа тоже скорее всего не было понимания, чем всё закончиться.
Никто из сослуживцев не интересовался, куда Михаил исчезал надолго. В эти томительные дни ожидания никто никем не интересовался. А ему было невыносимо находиться среди таких-же, как он, обессиленных, голодных мужиков, удрученных поражением и неизвестностью. К тому же они всегда были ему чужды, несмотря на многолетнюю совместную службу и с которыми сейчас, среди руин, он вместе находился в состоянии неопределённости в безрадостном ожидании какого-нибудь конца. Кроме того, озлобленные, закрытые в замкнутом пространстве, они начинали ненавидеть друг друга. Выражалось это в грубых ругательствах, переходящих иногда в драки. Михаил ни во что не вмешивался, но наблюдать это было невыносимо.
В уединении никто не мешал ему уходить в себя и думать. Думать о том, что происходящее сейчас с ним всего лишь досадное недоразумение и скоро всё благополучно завершится, о том, какой будет его мирная жизнь. И вспоминать – беззаботное детство, родителей, сына. Сына он любил как никого другого в своей жизни. С самого рождения этот малыш стал для него идолом, ради которого он и решился на авантюру, вступив в батальон. Не будучи ярым националистом, он просто хотел заработать денег для сына. У его сына должно быть всё лучшее и для этого он готов воевать! Был готов воевать. Сейчас же он думал о том, как выжить, чтобы просто быть рядом с ним. Где он сейчас? Последний раз он виделся с сыном месяцев семь назад. С женой он был в разводе, она не очень приветствовала их общение, на звонки не всегда отвечала. Он уже собирался съездить в Киев, чтобы повидаться с Артёмом, но началась война. И сейчас, в этих катакомбах, Михаил ощущал острую тоску по сыну.
– Ау, боец, – женский голос за спиной прервал тяжёлые раздумья, – дай что-нибудь поесть. Мать от голода умирает.
После грохота артиллерии в наступившей звенящей тишине этот голос прозвучал как сирена. Он медленно повернулся и увидел перед собой развязную, коротко стриженную брюнетку в полоске вместо юбки, прозрачной блузке, под которой вызывающе торчали соски, с ядовитой помадой на губах. Глаза были спрятаны за массивными солнечными очками.
– Ты откуда взялась? – в недоумении спросил Михаил.
– Пробралась, голод не тётка. Дай немного хлеба. Больше в городе негде взять.
«Пробралась. Значит всё же есть лазейка» – эта мысль молнией мелькнула в голове. Но из принципа «ближе к осторожности» форсировать переговоры не стал. Ситуацию надо было подготовить.
– Сам голодаю, – буркнул Михаил, – тебе отдам, а завтра зубы на полку.
– Исполню любой каприз за буханку хлеба. Тебе понравиться, – девица призывно облизала верхнюю губу.
Михаил оценивающе посмотрел на неё снизу – вверх – «Аппетитная, ноги от ушей, сиськи – полная замануха». Плоть забурлила, ситуация подкидывала многообещающий сценарий.
– Половина буханки, – стал торговаться Михаил и подумал – «Вторая – за лазейку».
– Ладно. Пошли в то здание, – девица рукой указала направление, – только сначала хлеб.
Михаил достал зачерствевший хлеб, разломал пополам, половину протянул девице. Та кинула хлеб в объёмную сумку, висевшую на плече, и, призывно покачивая бедрами, пошла в заданном направлении. В здании было темно и прохладно. Девица прошла немного по длинному коридору и юркнула в открытую дверь. Михаил, в сладостном предвкушении, на время забыл про ужасы войны. На ходу расстёгивая молнию на штанах, он тараном пошел на объект вожделения и, уже дойдя до цели, почувствовал тупой удар по голове. Злорадная улыбка девицы – последнее, что он увидел перед падением в бездонную чёрную пропасть.
Потом были полубредовые видения – неясные очертания людей, какие-то нечеткие мелькающие картины, мужские голоса вперемежку с уже знакомым женским. Слова сливались в один гул и были неразличимы. Сознание было мутным, он открывал глаза и снова проваливался в бездну. Единственное, что он осознавал – его вытащили из котла и куда-то везли.
Михаил не знал, сколько времени прошло с момента рокового удара прежде, чем к нему вернулось сознание. Он лежал на каком-то топчане. Было темно, холодно и сильно болела голова. Он попытался крикнуть, но, обессиленный, издал лишь слабый хрип. «Где я? Кто меня выкрал? Для чего?» – мысли в голове скакали кучей вопросов. В конце концов, уставший от них, он лег на подушку, обнаруженную рядом, укрылся одеялом, который тоже кто-то услужливо положил рядом с подушкой, и с мыслью «Утром всё прояснится» уснул глубоким сном.
