Когда Натаниэль Готорн с супругой Софией в конце 1850-х гг. путешествовали по Италии, гувернанткой для своих детей, Уны, Джулиана и Розы, они взяли с собой мисс Аду, Энн Аделайн Шепард[1] из Антиох-Колледжа в Йеллоу-Спрингсе, Огайо.
После длительного путешествия, когда необходимость в услугах мисс Шепард отпала, она вернулась в Америку, чтобы выйти за своего жениха. В 1874 г. она утонула неподалеку от Наррагансетта.
(Свет падает на АДУ, молодую американскую женщину, она на палубе судна в Наррагансетт-Бэй. Год 1874-й. Большая часть событий, о которых она рассказывает, произошла в Европе в конце 1850-х гг.)
АДА. Мы только что отплыли из Наррагансетта. Я всматриваюсь в холодную, черную воду. «Увы, я не знаменитая женщина-астроном из Нантакета[2], – сказала она. Я- мокнущая под дождем гувернантка».
В моих снах я все еще хожу по лабиринту Рима с Готорнами. Прекрасная, с белоснежной кожей, Уна, этот дьявол Джулиан, ласковая, сладенькая Розочка, высокий, задумчивый мистер Готорн, и его милая жена, чье имя – синоним мудрости. И где-то в отдалении, скрытая ветвями деревьев и кустами, чуть расплывчатая, сразу и не разглядишь, надо постараться найти, гувернантка детей, мисс Ада Шепард. Во время карнавала все чуть расплывчатые. Мы шестеро бродим среди арлекинов.
Вчера, дождливым утром, я увидела большую ворону посреди дороги. Знаки везде. Мир целиком из знаков, да только нам надо научиться их читать. К сожалению, очки мы куда-то засунули.
За день до отъезда из Рима мистер Готорн отправился на прогулку со своей опечаленной дочерью Уной, и его потрясла глубина ее горя, вызванного расставанием с городом. Все дочери для своих отцов незнакомки, и Рим – палимпсест меланхолии и страсти, прямо как греческое пирожное. Пожалуйста, мисс Шепард, откусывайте маленькими кусочками.
Маленькая Розочка обожает Италию. Я не удивлюсь, если со временем она уйдет в монастырь. Да. Уна умрет молодой. Розочка выйдет замуж, станет монахиней, уже овдовев, вспоминая счастливое детство, когда в Ватикане она играла в прятки с Папой. Мир – это Бог, играющий в прятки сам с собой. И Джулиан, конечно, закончит свои дни в тюрьме. Я, в какой-то степени, мистик. Призраки делятся со мной информацией за сэндвичами с огурцом. Я могу вытаскивать эктоплазму из рта, как ириску. Я – одна из семи сестер[3]. Приглядитесь к ночному небу, и вы меня увидите. Я – та самая, кого разглядеть сложнее всего. Мое лицо чуть размыто межзвездной туманностью. Несколько лет я провела в Антиох-Колледже, в Йеллоу-Спрингсе. Апостольское послание наррагансеттянам от Антиоха. Апостольское послание нантакетянам. На ум сразу приходит очень трогательное стихотворение Генри Уодсворта Лонгфелло. Цитирую.
«Жила-была девушка из Нантакета,
И душу в корзинке закрыла она.
Кормила ее паучками,
И морсом из клюквы поила,
А грудь предложив,
Говорила: «Соси!»
Лонгфелло украл это стихотворение у меня. Нет, это ложь. Барсук заставил меня его произнести. Барсук преследует меня повсюду. Жена Лонгфелло сгорела до смерти, когда пламя свечи перекинулось на ее платье. И никто не успел прийти к ней на помощь. Жаль, что ее не выловили из Наррагансетт-Бэя, как Офелию. Тамошние жемчужины напоминали ее глаза.
Мистер Готорн помнит картину, на которой девочки сгребают осенние листья, кисти мистера Милле, которую он видел в Манчестере. Мы – те самые четыре девушки. Уна, Розочка, я и еще одна, которая всегда шагает рядом со мной, бормочет в ночи. Всплеск темной воды. Кого-то не хватает? Мы вновь должны пересчитать всех.
Мистер Готорн признается, что у него нет врожденного понимания искусства. Он не страдает излишней скромностью. Это правда. Он познакомился со своей женой, когда она пришла, чтобы нарисовать его портрет. Иногда ночью я слышу ее бормотание и ритмичное поскрипывание кровати. О, Боже. О, Боже. О, Боже. В письмах миссис Готорн всегда пишет слово «бог» тремя заглавными буквами, словно выкрикивает его, как городской глашатай. Теперь я понимаю связь. Осенние листья.
Мистер Готорн пошел на площадь, чтобы купить вишни. Барсук скребется в подвальное окно. Наррагансетт – индейское слово, означающее соски. Я люблю их в чистом виде. Я люблю их с кровью и луком.
Маленькая Розочка играет с детьми этого скульптура, который думает, что он – божий дар лошадям. Мне так хочется, чтобы этот слюнявый сатир перестал похотливо пялиться на меня в моих снах.
Ада, Ада, ты и твои шесть сестер обречены на изнасилование греческой мифологией. Флоренция полна обнаженной натуры, а мой возлюбленный далеко. Он превратился в совершенно воображаемого персонажа. Он – желтые листки бумаги с чернильными пятнами, следы кролика на снегу. Йеллоу-Спрингс. Желтый снег. Кости в катакомбах.
Чайки справляют нужду на палубе. Теперь я знаю, почему полуют называют говнопалубой[4]. Чайки терпеливо меня ждут. Птицы знают. Потому они и птицы. Они – души ушедших, о которых забыл Бог. Скоро я стану одной из них. Эти жемчужины были моими глазами.
Антиох – место опадающих листьев. Умирая, мы уходим в Огайо. Лежа обнаженной в темноте, я думаю о греческих и римских статуях под тиканье часов. Я мою свои груди, а Джулиан подглядывает в замочную скважину. Грязное, маленькое чудовище.
Вчера семейство из пяти диких индюшек или гриф-индюшек, вышагивающих, как эти неприветливые старые итальянки или гигантские инопланетные тараканы, прошествовало по заснеженному склону холма. Наррагансетт – индейское слово, означающее стервятника.
Уна и я устроили полуночную экскурсию в башню Галилея, чтобы полюбоваться созвездием Девы. Когда я смотрю на ее лицо под звездным светом, мне хочется плакать. Мы идем вдоль длинного ряда кипарисов под шепот мертвецов. Я слышу, как что-то преследует нас, подволакивая ноги. Мне хочется, чтобы этот серый день с полотен Гойи никогда не заканчивался. Маленькая чаша для святой воды, затянутая паутиной.
