1. Глава 1.
Мужчина, отражавшийся в луже и глядевший весело и смело, усмехнулся с обаятельной хитрецой, и я, опомнившись, распрямилась. Но теперь-то я знала, что все не просто так. Я соединила ладони, вытянула их перед собой, снова нагнулась и рыбкой нырнула в лужу.
Я очутилась в мутно-сером пространстве. Он ждал меня там. Я поплыла к нему, но почему-то никак не могла достигнуть цели. Он как будто отходил незаметными шажками назад, и с такой же скоростью я плыла к нему, поэтому расстояние между нами не сокращалось. Он продолжал растягивать рот в усмешке, но теперь его усмешка была больше похожа на ухмылку, язвительную и недобрую. Он шел, а я плыла. У него под ногами была твердь, а я не могла ее нащупать. Мне вдруг показалось, что этот мужчина бесконечно дорог мне. Мне нужно было к нему. Я загребала воду руками, стараясь делать это как можно более изящно, но почему-то получалось очень неуклюже, и я думала, что мужчина так улыбается из-за моей неловкости.
Вдруг я поняла, что нахожусь не в воде – лужа была мелкая – а в земле, под толщей асфальта. После этого мне стало плыть еще труднее, и я еле двигала конечностями. В воде я почему-то могла дышать, а в земле воздуха не было, и я стала задыхаться. Попыталась всплыть наверх, но ударилась головой. Мужчина уже исчез из поля зрения и из моей головы, я отчаянно скребла ногтями нижний слой асфальта. Наконец запас кислорода иссяк, я открыла рот – в него набилась земля – и проснулась.
* * *
Мне действительно нечем было дышать, нос совсем заложило, а ртом вдыхать воздух уж очень дискомфортно. Я схватила на ощупь, не открывая глаз, с прикроватной тумбочки сосудосуживающее и пшикнула по нескольку раз в каждую ноздрю. Через пару минут нос задышал, и я втянула им поглубже воздух. Совсем другое дело. Теперь можно было открыть глаза. Уже совсем рассвело, по-субботнему приятно. Я села на кровати, приподняв подушку повыше и опершись на нее, как на высокую мягкую спинку.
Сон был значимый. Это я знала точно. Продираясь через череду множества разнообразных событий, засоривших голову, к памяти старательно пробивался случай восьмилетней давности. Там тоже была лужа, только, по-моему, наяву, а не во сне. В ней тоже кто-то отражался, и это отражение потянуло потом за собой целый ряд странных эпизодов, которые закончились чем-то важным. Я почему-то никак не могла вспомнить подробности, хотя подозревала, что это странно. Я должна была помнить. Поскрипев мозгами, я уже собиралась вставать, чтобы поискать информацию в дневнике: скорее всего, там можно было что-то разузнать, как вдруг меня словно током ударило: Алекс! Ну конечно же! И сразу все встало по своим местам, словно одним движением сами собой в нужную картинку сложились раскиданные беспорядочно пазлы.
Когда-то на прогулке я увидела в луже отражение Алекса, затем оно исчезло, но впилось в мою память. Потом я несколько раз случайно встречала его в самых разных местах, в том числе и в сновидении, и наконец мы познакомились. Меня почти не удивляло тогда все происходящее, хотя оно явно было не совсем нормальным. Вот откуда прилипшее к Алексу (а на самом деле, Александру) прозвище Мил. Я давно уже была уверена, что это сокращенно от «милый», а это ж на самом деле аббревиатура, которой я обозначала его в редких дневниковых записях, что означало «мальчишка из лужи». Как про это вообще можно забыть?
И вот опять я вижу лужу, а в ней человека, и снова как будто он что-то значит для меня. Только в тот раз я в недоумении ушла прочь, а здесь я попыталась до него добраться. Хотя не удивительно: во сне нам все-таки намного больше дозволено.
У меня затекла спина, и я встала с кровати. Более-менее аккуратно застелив ее покрывалом, я уселась за письменный стол и включила ноутбук, чтобы заглянуть в дневник. Компьютерная техника в моем доме менялась, содержимое хранилось со старых времен. Каждый раз я переносила все необходимое в новое место. Даже когда я в те времена в каком-то оцепенении отформатировала жесткий диск, самое важное все-таки сберегла на дискетах. Надо же, тогда еще были дискеты…
Быстро пробежав глазами события, которые меня интересовали и о которых было написано ничтожно мало, я еще раз убедилась, что все вспомнила до конца. Нового ничего я не нашла. На глаза почему-то навернулись слезы. Маленькие, предательские, щиплющие глаза капли. Ну кто же знал, что так выйдет?..
Против приступа ностальгии я применила аутотренинг личного изобретения.
* * *
Как бороться с ностальгией? Когда она уже вымотала всю душу, когда пожирает изнутри? Ностальгия – это страшное чувство. Она заставляет забывать плохое, прощать непростительное и даже иногда менять принятое решение. Она мучает и вынуждает сердце болеть.
Ее надо безжалостно выкорчевать, а освободившееся место засыпать самыми ядовитыми химикатами, чтобы больше не проросла, а сам ее росток топтать, топтать, пока не останется пыль. Может быть, тогда только удастся вспомнить, как было до, вернуться в то верное состояние, в каком находилась последний раз восемь лет назад и в которое возвратиться пока не получается. Удастся снова встать на тот путь, потерянный давно, и продолжать его, словно не было этих неправильных лет. Как я тоскую по тому времени, и – боже мой! – это ведь, наверное, тоже ностальгия. Но какая-то иная ее форма, не страшная, а наоборот, спасительная. Только бы вспомнить, только бы уместить себя нынешнюю в ту прежнюю форму. И тогда все получится. Но сперва надо искоренить сегодняшнюю ностальгию.
Надо убедить себя, что этих лет не было вообще и вспомнить не о чем. Ничего хорошего не было, только вакуум, вата, полудрема. И ничего ни для ума, ни для сердца. Нельзя вспоминать даже плохое, потому что это будет означать, что оно было, и справедливо потянет за собою хорошее, и приведет под мои очи, и скажет: вспомни, как было хорошо. А ничего не было.
* * *
После более-менее удачного «сеанса аутотренинга» я попыталась занять себя домашними делами, которые на этот раз ограничились тем, что я переложила несколько тряпок из платяного шкафа в сервант, где недавно специально с этой целью освободила три полочки. На большее меня не хватило, и я отправилась в кухню. Был уже почти полдень. Желудок ныл и сердился.
Вообще сердился весь организм уже дня четыре, он ненавидел меня и ругал последними словами. «Опять она за старое!» – словно восклицал он. Старое – это мои «заседания» на безуглеводной диете, которой я периодически мучила себя. Существовала в моем весе некая определенная планка, переступая которую, я возвращалась к проверенному мною способу похудения. Все вокруг говорили, что это совершенно не нужно и вообще вредно, но я все равно так поступала. Может быть, это своего рода епитимья, которую я сама на себя налагала за обжорство. Продолжалось это от недели до двух, обычно мне этого хватало потом на год. Во время «епитимьи» я начинала постепенно испытывать отвращение ко всему мясному и страшно хотела конфет и выпечки. В «день освобождения» планировалось наесться обязательно чем-нибудь мучным и сладким, но, как только диета заканчивалась, я снова любила мясо и была равнодушна к шоколаду. Во время же ограничений хотелось запретного, и было очень мало сил. От этого понижалось настроение, накапливалось раздражение, и обычно к концу диетного срока я была очень противная.