***
Амина глубоко вздохнула, поправила платок и мечтательно посмотрела в узкое окошко на тёмное, чуть порозовевшее небо. Бог Дела просыпался медленно, лениво, зевая и потягиваясь, разгоняя и вновь подкладывая под голову облака. Сегодня будет долгий, но пасмурный день. Это хорошо. Это очень славно. Она всё сможет, всё успеет. Боги на её стороне. Вот и ночь обещает быть грозной. Если ей чуть-чуть повезёт, и великий громовержец Села обрушит на горы всю свою мощь, то никто не…
Недовольное ворчание Зареты заставило девушку вернуться к работе. Амина старательно вымешивает тесто из ячменной муки, а Аймани, старшая дочь Зареты, трудится над начинкой для пирогов.
Сегодня, ближе к вечеру, мужчины, наконец, их покинут, и глава семьи вернётся только через сутки, а может и позже. Как только они исчезнут из вида, Зарета возьмёт младших детей, накажет Аймани следить за хозяйством и спустится в нижний аул к сестре Камиле, ухаживающей за больной матерью. Исмаил, муж Зареты и дядя Амины, строго-настрого запрещает жене оставлять дом, но обычно покорная женщина, тут проявляет небывалое упрямство и при первой возможности навещает родню.
Живут они словно нелюдимы. Поначалу Амину это очень удивляло, но вскоре удивляться она перестала. Дом Исмаила находится в приличном отдалении от аула, на будто специально срезанной вершине горы. Вид, думала Амина, великолепный, теперь понимает – великолепный обзор. Подойти незамеченным невозможно, впрочем, к ним никто и не приходит. Вернее, мужчин бывает много, но это не гости, а скорее… соратники. И появляются они не из аула, а спускаются с гор. Вооружённые, угрюмые, опасные. Зарета и дети стараются быть как можно менее заметными, девушки превращаются в тени.
Амина поймала настороженный взгляд Аймани, но та сразу опустила глаза.
Какое красивое у неё лицо! Бледная кожа оттеняет большие миндалевидные тёмно-карие очи, опушенные длинными густыми ресницами, такими чёрными, что кажется, будто глаза подведены углем. Брови чёткой плавной дугой. Тонкий нос с трепетными нервными крыльями. Яркие алые губы и нежная беззащитная улыбка, образующая на щёчках ямочки. Эти ямочки такая неожиданность на её худом личике, что невольно в удивлении и восхищении непременно улыбнёшься в ответ. Аймани очень хрупкая, даже болезненно хрупкая. Движения её плавны, словно она старается сохранить силы, голос тихий журчащий, взгляд робкий застенчивый. Вся она олицетворение слабости и покорности, но это обманчивое впечатление. Аймани – дочь гордой независимой Зареты, которая, если и способна подчиняться, то только воле отца.
Амина закончила вымешивать тесто, разделала на равные части, скатала в шары, обваляла в муке, накрыла белой тканью, оставляя для расстойки, и подняла глаза на Зарету. У матери Аймани ястребиный взгляд, ничто не укроется от её внимания – ни настроение девочек, ни их намерения. Но если любимая дочь не вызывала у неё особых подозрений, то неугодная племянница, напротив, стала объектом неусыпного бдения. И Амина переняла у сестры манеру, выполнив очередную работу, смотреть в глаза Зареты, как бы отчитываясь и испрашивая разрешения перейти к следующему делу. Этот наивный приём усыплял бдительность женщины, придавая действиям девочек налёт беспрекословного послушания.
Вот и сейчас Зарета одобрительно кивнула и показала взглядом на плетеную чашу, накрытую куском материи. Амина едва сдержала улыбку, подхватила чашу и выпорхнула на воздух. Ей не нужно было поднимать ткань, чтобы узнать, что за ноша у неё в руках – две кукурузные лепёшки и бутыль с водой. Завтрак пленников. Пересекла двор и остановилась у сооружения, напоминающего колодец. Прислушалась. Усмехнулась. Спорят. Как всегда, вот уже больше двух месяцев. Изредка, когда младшие дети забирали всё внимание Зареты, а Исмаил был занят делами, Амине удавалось проскользнуть к их тюрьме, затаиться и слушать голоса, доносящиеся из ямы глухо, но достаточно разборчиво. Она успела многое об этих мужчинах узнать. И что-то понять о них и о себе.
Переложила еду в корзину, оглянулась, добавила маленький кожаный узелок с мазью, узкую свёрнутую полоску серой ткани для перевязки и стала опускать поклажу, медленно высвобождая верёвку. Говор смолк. По ослаблению натяжения Амина поняла, что корзина в руках пленников. Вот они забрали еду, вот вернули вчерашнюю бутыль, можно поднимать. Но мужчины не отпускали груз. Девушка склонилась над колодцем, услышала глухое спасибо, и верёвка ослабла. Достав и переложив бутыль в чашу, она устремилась в дом. Сегодня ей никак нельзя задерживаться, рискуя вызвать раздражение Зареты.
***
Илья быстро, но осторожно сменил повязку на ноге друга, отметив про себя, что рана уже не вызывает опасений, и хотя медленно, но затягивается. А всего две недели назад он был уверен, что помочь Егору уже не сможет и даже жалел, что вытащил его, тем самым обрекая на медленную мучительную смерть.
– Знаешь, о чём я подумал, – ухмыльнулся Егор, – а ведь мы с тобой героями скоро станем. У нас на школе мемориальная табличка висит: «Андрей Весёлкин… погиб, исполняя интернациональный долг»… Мы к ней цветы возлагали, слушали, каким этот самый Весёлкин был замечательным, и все как один мечтали сложить буйны головы «за» да «во имя». Вот и пожалуйста – мой черёд. Как только откину коньки, прилепят табличку, мигом забудут, сколько я нервов учителям помотал, и возведут в ранг героя. Как звучит! Егор Ермолин, погиб, защищая…. Напомни, кой мы тут защищали?
– Конституционную законность и попранные права чеченского народа.
– Во-во. Ребятня языки повыворачивает, выговаривая эту муть.
– Не такая уж это и муть.
– Муть. Вся эта война полная тошнотворная муть. Мы за их права под пули, а они нас в колодец да в цепи, да в рабы, а то и ножом по горлу. Гниём здесь за здорово живёшь, а ради чего?! Ради чего, я тебя спрашиваю?! Ради какой такой великой миссии погибают наши пацаны?! А? Ведь расстреляли целую колонну танков, как детей. Как младенцев! И ведь не в первый раз! Ты вот всё твердишь, что иначе нельзя, что – тактика, что – стратегия. Так объясни мне, эт какому ж военному гению приходит навязчивая мысль бросить танки в уличные бои! А главное, где этот стратег теперь? Расстрелян вместе с Севкой и Мотыгой? Взорван с Лёхой? Сгорел заживо с Русилом? А может с нами гниёт? Нет? А где же тогда он? Где?
– Брось, Егор, на войне как на войне. Здесь у каждого своя правда, потому нет ни правых, ни виноватых. Все грешны, все убивают. А как иначе. Или ты, или тебя. А что по вине штабных генералов пацаны впустую гибнут, так то не новость.
