– Раскрыт новый заговор гвардейцев!
С таким утренним приветом 23 мая 1765 года Орлов[1] ворвался в опочивальню императрицы Екатерины Второй.
Она резко вскочила с постели и, схватив его за шитый золотом ворот мундира, притянула к себе.
– Ты арестовал их, Григорий? – гневно воскликнула она.
– Они у тебя в руках, Катерина.
Императрица удовлетворенно кивнула, обнажив в улыбке красивые зубы, затем накинула на плечи легкий домашний халат, отороченный фландрскими кружевами, дернула шнур колокольчика и созвала доверенных людей. Не обращая больше на Орлова внимания, она, скрестив на груди руки, принялась в задумчивости расхаживать по спальне. Спустя несколько минут вокруг нее собрались княгиня Дашкова[2], граф Панин[3], тайный советник Теплов[4] и генерал-лейтенант Вегмар.
Последней появилась госпожа фон Меллин[5] – прекрасная амазонка, в звании полковника командовавшая Тобольским полком – в зеленом военного покроя камзоле, маленькой треуголке, кокетливо прилаженной к парику, и с нагайкой в руке. К ней-то в первую очередь и обратилась императрица.
– Седлайте коней, дорогая Меллин, – все еще в возбуждении воскликнула она, – раздайте своим солдатам боевые заряды и ведите свой полк сюда на смену гвардейцев. Поторопитесь!
Прекрасный полковник отдал честь и стремглав вылетел из спальных покоев императрицы.
– Снова заговор гвардейцев, – между тем продолжала Екатерина, – наступит ли когда-нибудь конец этим брожениям против меня? Чего добиваются люди, которые бросаются мне под колеса точно обезумевшие индусы под колесницу своей богини? Я вынуждена раздавить их, а я не хочу крови. Вот уже двадцать два года в моей столице не ставили эшафоты, но сегодня я хочу наказать виновных в назидание другим! Граф Панин, спешно отправляйтесь в казарму наших гвардейцев и ободрите соблазненных: Теплов, соберите Сенат. Генерал Вегмар, ваши войска должны перекрыть ведущие ко дворцу улицы, а пушки Орлова вывести на огневые позиции площади.
При этих словах императрица сделала жест в сторону окна.
Каждый из присутствующих с глубоким поклоном поспешил выполнять повеление неограниченной властительницы России.
Вскоре после этого депутация гвардейцев, которые несли караул во дворце, потребовала, чтобы сама Екатерина их выслушала. Она слегка побледнела, но велела впустить их. Депутация – два офицера, два унтер-офицера, два солдата – строевым шагом проследовала в покои и выстроилась шеренгой.
Императрица неторопливо прошла вдоль фронта, пристально глядя в глаза каждому из вошедших, а затем остановилась спиной к туалетному столику, опершись на него руками.
– Кто вас выбирал?
– Наш полк.
– С какой целью?
– Мы требуем правосудия для своих товарищей.
– Вы просите помилования?
– Правосудия.
– Будет им правосудие, – побагровев от гнева, воскликнула императрица, – и вам тоже! При следующем комплоте я велю казнить каждого десятого из вашего полка.
– Если вы на это отважитесь, – смело заявил выступающий по поручению солдат молодой офицер.
– Время покажет, на что я способна, до свидания! – Екатерина повернулась к ним спиной и подошла к окну. – Идите!
Гвардейцы не тронулись с места.
– Идите! – властно повторила она им.
– Мы не уйдем!.. Выпустите наших людей! – наперебой закричали они.
– Выпусти их! – воскликнул молодой офицер, неучтиво схватив Екатерину за руку.
Княгиня Дашкова отдернула его руку. В этот момент донеслась дробь барабанов Тобольского полка, и на улице промелькнул белый плюмаж госпожи Меллин.
– Я их не выпущу, – холодно ответила Екатерина. – Бунтовщиков ждет суровое наказание. А теперь о вас. Тот, кто ходатайствует за возмутителей спокойствия – сам возмутитель спокойствия. – Она быстро подошла к молодому офицеру и выхватила шпагу у него из ножен. – Вы мой пленник. И вы тоже, – повелительно крикнула она остальным, – сдавайтесь по доброй воле, вы у меня в руках.
По полу загремели приклады, в дверях появилась госпожа Меллин, ее солдаты заняли все входы и выходы. Молча, понурив головы, депутаты гвардейцев позволили арестовать и увести себя. Вскоре уже со всех сторон раздалась дробь барабанов: пушки Орлова и Вегмар следовали по пятам госпожи Меллин; народ волнами перекатывал с места на место, скорее любопытный, чем возбужденный, гвардейцы покорились и теперь через Панина умоляли пощадить виновных. Мятеж на этом закончился.
– Я хочу наказать их в назидание другим, – сказала Екатерина, – я дала слово. – Одновременно она приподняла кружевной рукав и брезгливо посмотрела на пятно, оставленное на ее полной руке грубой пятерней молодого мятежника. – Я хочу видеть, как скатятся с плеч их головы.
– На сей раз придется умерить аппетит, – возразил Орлов, – не стоит рисковать. Публичная казнь может стать для нас причиной новых бесчисленных опасностей.
– Неужели мы настолько слабы?
– Мы слабы, пока жив цесаревич Иван[6], – сказал Панин, – гвардейцы провозгласили его законным царем.
– Кто именно провозгласил его?
– Духовенство, которое не доверяет вашему величеству, уязвленное вашими новыми реформами.
– Так что же, нам теперь придется безнаказанно отпустить бунтовщиков? – спросила Дашкова.
– Они должны умереть, – сверкая глазами, воскликнула императрица, – заточите их в казематы без света, еды и питья, пусть они сгниют там.
Энергичным шагом расхаживая по комнате, эта прекрасная женщина с обнаженной, пышной, гневно вздымающейся грудью изрекала смертный приговор своим врагам.
– Стяните войска во дворец, в казармы и прикажите им оставаться под ружьем до самого вечера. Я же верхом на лошади покажусь народу. А сейчас мне надо одеться, – лукаво улыбнувшись, добавила она. – Au revoir. (До свидания (франц.).)
Они остались наедине: Екатерина Великая, как в свое время окрестил ее Вольтер, и Екатерина Маленькая, как двор в шутку называл княгиню Дашкову.
Императрица находилась в самом расцвете своей красоты – среднего роста очень изящных пропорций фигура, несколько пышноватая для кринолина, она казалась изваянной для пьедестала античной богини. Вольность ее кружевного неглиже приоткрывала то ее маленькие ступни, то великолепную грудь.
Кроме того, она была мастерицей перевоплощения, ее голова тотчас же выдавала в ней великую женщину, рожденную властвовать. Ее лицо выражало простодушное самообожание, лучезарную радость самой себе. Высокий благородный лоб, большие ясные голубые глаза, смелые гневные брови, тонкий энергичный изогнутый нос, эти маленькие уста с прелестными пухлыми губами, казавшимися слишком маленькими для поцелуев, этот выразительно развитый округлый твердый подбородок, эта шея амазонки, по-нероновски маленькие уши, пышные сухие светло-рыжие волосы, которые потрескивали под гребнем и метали искры, похожие на миниатюрные молнии, – все это отчетливо говорило: эта женщина неукротимо жаждет владычества и наслаждения, но она наделена гением царствовать, повелевать, наслаждаться, наделена сильной волей, которую препятствия только подстегивают. Впрочем, она не лишена была и ловкости обходить их, если невозможно было преодолеть.
