Шурка пылила босыми ногами. Пыль была горячей, мягкой, вязкой. Ступни погружались , поднимая клубы пыли. Шурка шла, опустив голову, повязанную светлым платочком, глотая слёзы. Это из-за своего любимца кота Пушка Шурка получила хорошую трёпку. Старшая сестра приступила к ежедневной уборке комнат и под кроватью столкнулась с его преступным деянием. Вне себя от негодования она потребовала от Шурки срочной ликвидации всего того, что натворил её драный кот. Шурка любила белого как вата проказника, он вырос на её руках, но убирать за ним ей не хотелось.
Шурку силой запихали под кровать, вооружили железным совком, голиком, ведром и тряпкой.
Под надзором старшей сестры, часто меняя воду в ведре, Шурка мыла и мыла пол под кроватью. И когда Шурка успешно сдала вымытый участок , старшая сестра объявила то, чего Шурка больше всего боялась:
– Чтобы Пушка больше в доме я не видела.
И тут из подполья вылез Пушок. Старшая сестра схватила веник и вышарила его на улицу. Шурка взмолилась. Она просила оставить Пушка, убеждая сестру, что он нечаянно, что он больше не будет. Потом долго рыдала, угрожала, что скажет матери. Но результат был тот, что её саму вытолкали из дома и закрыли за ней дверь.
– Кссс-ксссс-кссс. – стала Шурка звать Пушка, оказавшись во дворе, а он, как сквозь землю провалился.
Шурка облазила все крыши сараев, конюшен, чердак дома, заглянула в утятник, в овчарню, в коровник, в свинарник. Даже заглянула в конуру к щенку Дружку. Нет Пушка. Исследовав двор, она вышла за ворота.
Шурка шла по пыльной дороге, а сердце у неё как ёкнет:
– Пушок ушёл в лес! Навсегда! – она прямо взлетела, как горная коза, над канавой и бросилась в лес.
– Пушок. Ксс-ксс-ксс,.– вопила Шурка, носясь по березнику. Весь маленький березник обшарила, но не нашла Пушка. Пойти в большой березник не решилась. В него ходили только большие ребята. Большой березник стоял на горе сплошной стеной. Такой казался ей сказочно таинственный, пугающий. Села она под березку, готовая умереть, но домой без Пушка не возвращаться!
– Шуууркаааа! – послышался крик сестры Верки. Их дом стоял на самой окраине деревни, а огород врезался в березник. Верка стояла на лестнице, приставленной к дому, сделав ладошкой козырек от солнца, и звала ее.
– Пушок нашёлся! – решила Шурка, вскочила и полетела домой на «крыльях радости». Мимо нее замелькали незабудковые поляны-озера.
Шурка подбежала к ограде, толкнула ворота, желая поскорее увидеть своего Пушка. Но на пути Шурки, откуда ни возьмись, выросла подворотня. Она была здесь ещё до рождения девочки. Но именно сейчас подворотня появилась неожиданно и зацепила Шурку за левую ногу. Шурка попыталась удержать равновесие, но не тут- то было. Земля вдруг оторвалась от её ног, и Шурка взлетела над двором, долю секунды находясь в воздушном пространстве, а затем приземлилась, проехав всем телом, и чуть не уткнулась носом в крыльцо. Несколько секунд стояла тишина, а затем тишину прорезал вопль: «А-а-а-а!».– Шурке хотелось перекричать боль счесанных коленок и локтей.
На шум из дома выбежала мать Шурки, круглолицая с огромными глазами цвета незабудок. Бросив подойник,она присела над дочерью, помогла ей подняться. Прижав голову дочери к своей мягкой груди, гладила её по голове, спине, приговаривая: «Ну, всё, всё.» Шурка еле выговорила: «Пушоооок пооо-те-ряяяяя-лсяяяя»
– Найдётся твой Пушок, найдётся, – обнадёжила Шурку мать, подула на расцарапанные коленки и локти затем, продолжая приговаривать: «Всё, всё, всё,» – повела в баню. Там железным самодельным ковшом зачерпнула из ведра колодезную чистую воду, промывая ссадины от земли, умыла зареванное лицо, в тазу отмыла ноги, протерла их своей ночной рубахой.
Потом Шурка сидела за столом, припивая молоко с душистым хлебом. Лавка, прибитая по двум сторонам стены дома, была высокая, поэтому можно ещё долго наслаждаться болтанием ног.
Домашние Шурке внушали запомнить на всю оставшуюся жизнь, что у ворот есть подворотня и потребовали не забывать об этом. Пострадавшая клялась, что сейчас – то она уже никогда не забудет об этой подворотне. Молоко было прохладное после стояния в холодной колодезной воде, приятно охлаждало и успокаивало.
Пришёл на обед отец, такой же, как Шурка белобрысый – «копи Шурки». Под умывальником не спеша вымыл руки, лицо, замазанные мазутом, вытер руки «ручником» и уселся у раскрытого окна. Привычным жестом скрутил цигарку, насыпав в нее табак, чиркнул спичкой и блаженно затянулся в ожидании обеда. Бабушка хлопотала на середе (кухне). Она проворно накрывала на стол. Положила перед отцом его любимую деревянную ложку, рядом поставила тарелку с нарезанным душистым хлебом. Дух от хлеба наполнил дом таким ароматом, что у Шурки аппетит удесятерился. Она втягивала носом этот запах и махала руками, будто парящая в небе чайка. Голова сладко покруживалась. Хотелось схватить хлеб в охапку и бесконечно его втягивать и втягивать ноздрями.
–Фыррр! – Шурка резко замерла, и молоко брызнуло изо рта. Брызги долетели до бабушки, подошедшей к столу с чашкой парящего жаром супа, как любил отец. Бабушка привычно ругнулась на внучку, а потом покосилась на иконки в красном углу, пробормотав: «Господи, прости!»
Шурка сидела целых пол – минуты, оцепенев! Ведь она же сделала важнейшее открытие: «Так вот какой он «русский дух» из Веркиных сказок! «Фу! Фу! Русским духом пахнет!» – говорит там Баба Яга. Так это же хлебом пахнет! Русский дух – это дух от хлеба!»
Воодушевленная таким поворотом обеда, Шурка совсем разнуздалась.
Некоторое время отец наблюдал за ней. А Шурка продолжала пить молоко, откусывать хлеб, летать руками, крутить блаженно головой, одновременно болтать под лавкой ногами и танцевать на попе.
Отец двояко относился к младшей дочери. Ведь она вероломно нарушила его надежды на третьего в семье мальчика. Среди мужиков из-за этого он слыл «бракоделом». Поэтому, с одной стороны, в ней видел себя в детстве и это грело его душу. А с другой стороны – жил с ощущением разочарования в себе. Любовь к дочери и обида на судьбу вели в нем многолетнюю борьбу, поочередно побеждая друг друга.
Вот и сейчас Шурка забавляла его и раздражала. Отец чуть скривил рот в сдержанной улыбке, покачал головой, обронил только к Шурке применяемое им обычно слово:
– Шарамыга! – привычным жестом приложился ложкой Шурке по лбу.
Та сползла с лавки, с опаской наблюдая за отцом, и исчезла за печкой. А там тихо плакала и шёпотом высказывалась. Её прервал голос старшей сестры: «Шурка, ты всё ещё не прополола свою грядку!». Она потянула Шурку за руку, пытаясь извлечь из-за печки. Несмотря на сопротивление, Шурка была выволочена в огород и приведена к грядке с морковкой.
