Переплетное ремесло обладало своей особенной магией. Акентьев с непонятным ему самому благоговением брал в руки книги, которым здесь, в мастерской Федора Матвеевича, предстояло обрести новую жизнь. И сам запах мастерской стал казаться родным.
Зоя, миловидная девица-приемщица, которую немного портили круглые старомодные очки, выполняла фактически декоративную функцию – владельцы редких изданий предпочитали говорить непосредственно с мастерами. Таких приверед Зоя без лишних разговоров пропускала в цех. Среди них было много старых проверенных клиентов, каждому из которых Федор Матвеевич непременно представлял Акентьева. Похоже, старик всерьез рассчитывал, что Переплет займет его место. Акентьев не мог сказать наверняка, так ли это, но не спешил расстраивать старика. И внимательно прислушивался ко всему, что тот говорил, изредка позволяя себе вступать в спор.
– Ты посмотри вот на это, – возмущался Федор Матвеевич, потрясая в воздухе какой-то книжкой в мягкой обложке. – Разве это книга?! Это фикция, молодой человек, и ничего больше. Так можно издавать только современную литературу, которой еще предстоит пройти испытание временем и которая пока прекрасно стерпит подобное обращение. Но Чехов, Достоевский, Мопассан достойны лучшего.
– Да, – соглашался ученик, – но зато такие издания дешевы и доступны.
– Боже мой, Саша, мы же не в разруху живем! Человек, который хочет иметь книгу в подлинном смысле этого слова, может разориться на лишний полтинник!
Акентьев на это возражал, что при ограниченном ассортименте книжных магазинов выбирать этому человеку особенно не приходится, а сдавать макулатуру в обмен на вожделенные тома не у всякого хватит терпения и сил.
«Большой флорентийский бестиарий», приковавший внимание Переплета в его первый визит, давно уже вернулся к хозяину, но попадались не менее интересные вещи. Акентьев и не подозревал, сколько раритетов хранится в частных собраниях ленинградцев, несмотря на революцию, блокаду и другие беды, выпавшие на долю города в двадцатом веке. Библиотека Акентьева-старшего могла похвастаться настоящими библиографическими редкостями, но при виде книг, что появлялись в мастерской, у Переплета захватывало дух.
«Инстинкт и нравы насекомых» Фабра, первый том. Издание Адольфа Маркса, 1906 год. А вот и раззолоченная «Мужчина и женщина», в точности такая же, как и та, что украшала книжную полку Васисуалия Лоханкина. «Ответ генерал-майора Болтина на письмо Князя Щербатова, сочинителя Русской истории». Этот томик в кожаном переплете, изданный в 1789 году, похоже, кто-то использовал в качестве подставки для чайника. Все это было исправимо – даже испорченные, казалось, безвозвратно страницы можно было скопировать с помощью ризографа, к которому у Федора Матвеевича был доступ. Такой копией подменяли оригинал, если владелец давал согласие, что бывало далеко не всегда.
– Ибо новодел, – пояснял Федор Матвеевич, – это, Сашенька, всегда новодел, даже самый искусный!
Помимо книг, в мастерскую поступали рукописи, которым никогда не суждено было превратиться в полноценные издания. Либо по причине бездарности авторов, либо потому, что их тематика не отвечала духу времени, курсу партии и нуждам трудового народа. Авторы-чудаки не сдавались и желали снабдить переплетом собственные творения, часто даже не отпечатанные, а написанные от руки на тонкой, закручивающейся бумаге.
Теперь Переплету часто на ум приходил покойный Невский и, как всегда, некстати. Приходил в связи с Женькиной матерью – библиотечной крысой, с которой Саша совсем недавно столкнулся случайно. Или не случайно. И сразу в памяти воскресал тот выпускной вечер, о котором его однокашники предпочитали не вспоминать. Невский, Невский!
Переплет видел тогда, на выпускном, как мать Женьки бросилась прочь и рухнула в обморок прямо на улице. Никто не удивлялся – думали, что это из-за Невского, который примерно в то же самое время покончил с собой. Только Акентьев прекрасно помнил, что об исчезновении Женьки стало известно позднее. И было что-то очень странное не только в поведении Флоры Алексеевны, но и в сдержанно смущенной реакции Акентьева-старшего. Тайны, загадки! Акентьев сам любил напускать таинственность, особенно там, где это сулило выгоду, но не любил, когда загадки задавали ему. Да и времени на эти загадки не было!
Приходил Григорьев, недоумевал по поводу отсутствия энтузиазма в деле с зарубежной эстрадой. Мял в толстых пальцах первую книгу, вышедшую из рук лично Переплета и занявшую почетное место в его доме. Это был отпечатанный на машинке сборник стихов; автор лично презентовал его Акентьеву в признательность за помощь. Стихи были прескверные, но дело не в них. Книга означала для Переплета новую ступень – он овладел профессией, и пусть она не отвечала его прежним высоким запросам, все равно это был несомненный прогресс по сравнению с тем, чем он занимался в «Аленушке».
– Ты с дуба рухнул?! – спрашивал Дрюня, понимавший, что идея с эстрадными текстами оказалась под угрозой. – На кой тебе все это? А как же наши планы?
– Спокойно, одно другому не мешает, – отбояривался поначалу Переплет, хотя уже точно знал, что заниматься песнями не будет.
Он честно пытался выудить хоть что-нибудь из груды макулатуры, которую Дрюня предоставил в его распоряжение. Но, как видно, не хватало таланта, в чем он чистосердечно признался комсомольцу.
– У тебя семь пятниц на неделе! – говорил Григорьев. – Так дела не делают!
– Сейчас пойду и харакири совершу от стыда, – усмехнулся Акентьев. – Ножом для переплетных работ!
– Напиши хоть что-нибудь и режь тогда себя сколько угодно, – уныло ответил на это Дрюня. – Хорошая реклама – потому что народ, он жалостливый! Тут недавно какая-то сволочь слух пустила, будто Пугачева погибла в авиакатастрофе. Ты не представляешь – люди аж в горком звонили с соболезнованиями!
– Угу! – пообещал Акентьев и добавил с кавказским акцентом: – Только руки помою, а потом и зарэжусь! Ничего ты не понимаешь, серый человек!
Григорьев усмехнулся:
– Между прочим, я к тебе с приглашением явился, а ты мне тут критику, блин, разводишь!
– Приглашение? – сощурился Переплет.
Представил себе сразу, куда может его пригласить Дрюня. В лучшем случае, в компанию пьяных лабухов. В худшем – лучше и не представлять.
– Не боись, не на малину какую-нибудь! – заверил его Григорьев. – Компания тебе понравится. Нужные люди, а не какие-нибудь охламоны.
– Да что за люди такие? – Акентьев был, в самом деле, заинтригован. – Всех нужных людей я знаю!
– Это ты своим телкам заливай, – отмахнулся Дрюня. – Увидишь что такое настоящая жизнь. Кстати, помнишь, как мы в прошлый раз надрались?
