Глава 1. Как я провела лето (как лето провело меня).
Три строки за десять минут. Хоку, а не сочинение. «Паша… ещё ничего не закончилось» – пронеслось у меня в голове. Он тоже бастует против этой дурацкой темы: «Как я провёл лето». Нас обманули, пришлось выживать. Мы ничего не забыли и договорились это не обсуждать. Пашка на что-то намекает. Его взгляд падает на меня и убегает в сторону. Что ж.... Я во внимании. Пашка аккуратно повёл головой. Я проследила за траекторией: на стене в классе висел портрет моей бабули. Меня прошиб пот. Неужели мы ошиблись? Доносится низкий гул, от которого едва уловимо вибрируют парты.
Учительница Виктория Витальевна улыбалась пугающе-ласковой улыбкой и несла в себе недоброе предзнаменование. «Так и будешь сидеть, Аникина?» – она теребила бусы. Притворяюсь, что пишу сочинение. Третья попытка закончилась провалом. Пустота в голове давила сильнее, чем прищур Виктории Витальевны. Я и Пашка здесь лишние. Одноклассники странно смотрят на нас. На моей парте выбита надпись: «Элина – предательница», но я не помню, давно ли. Портрет бабули испускал странный пар, как от живого тела. Пашка испытующе смотрел.
Диктанты, бесконечные тесты, имеют ли значение? Мы на экзамене иллюзий. Не должно быть портрета, класс набит учениками, некоторые как вороны пасут нас и тоже делают вид, что пишут. Я не помню, кто они. Может даже… Стражи. Они знают, что мы прозрели. Толстовка сдавливает лёгкие, высасывает воздух, накачивает страхом. Её клетчатый узор пульсировал перед глазами. Бойся, трясись. Я держусь, чтоб не вскочить. Кто-то пересел вперёд и вцепился рукой в спинку моего стула. Я пострадала из-за толстовки и втянула Пашку. Кажется, Виктория Витальевна подозревала, что-то… Тайна между мной и Пашкой медленно просачивалась в этот мир. Мы видели знаки, нестыковки. Нас нашли за городом и подумали, что мы сбежали от непонимания нашей ранней любви. Оправдываться было бессмысленно. Мы поддержали эту ложь. Я резко пересела.
Три месяца жизни в кошмаре мчатся по линованным тропам за моей дрожащей рукой… Уничтожить. Синие рывки пасты делают своё дело. Один день… Или даже ничего. Я бы поверила в «ничего», если бы не взгляд Пашки. Он молил меня подыграть, как здорово я отдохнула, чтоб не вызывать подозрений. Что же вспомнить? Сигаретный дым от соседей валил к нам из старой вентиляции на кухне. Я помню отголоски их восторга, как они ездили на речку и варили уху из сомов, вялили воблу. И никаких пугающих поездок за город! Моя рука зависает над тетрадью. Пашка в ужасе смотрит. Он готов запустить в меня яблоком. Правда слишком опасна. Не волнуйся, Пашка. Я знаю историю одного ковра, который в разгар ремонта сослали к старому тополю. Дворовые кошки счастливы, точат когти – ковёр кудрявится. Об этом напишу. Лето – время действий, преображений. Я подмигнула Пашке и опустила глаза в тетрадь. Я напишу о солнце, речке, … лишь бы выползти из класса, где реальность кажется неудачным клоном.
***
Я ёжилась под взглядами одноклассников. Старая толстовка превратилась в ритуальную одежду – в саван, который отгораживал меня от мира. Бабка заставляет носить толстовку под клятвенным психозом – в другой одежде за порог не пустит, проще согласиться. Я стала невидимкой сначала для бабки – молча потакая её заскокам, а затем и школы. Одноклассники хором отреклись от «чудовища в обносках» и записали меня в аутсайдеры. Я знала ценность их понимающих улыбок. Шепотки за спиной, едкое эхо чужой злобы – от этого не спрятаться даже под толстовкой-саваном.
Зеркало… висит напротив и неумолимо тычет меня в очевидное – этот взгляд затравленного животного ненавижу в себе. Он облучает меня неудачами. Тоска. Порой мне кажется, что россыпь веснушек на моём лице и есть тоска, обрётшая вещественную форму. Они выглядели, как заражение. За год их стало ещё больше, как и фатума. Руки и шею я уже не узнаю. Веснушки целились в сердце, чтоб загрязнить последний оплот надежды. Эта мысль, как дым, проникала в каждый день. Я сжимала кулаки и белела вместе с костяшками. Сердце сверлило в груди дыру. В моём организме произошёл системный сбой – я не могла даже улыбнуться и перезагрузить своё угрюмое лицо. Оно преследует меня каждый день – в зеркале, без намёка на юношескую живость. Глаза мои, как молоточки, пытались разбить это отражение – оно казалось смотрело с издёвкой. Бабушка? Мутнело зеркало. Бежать! Я сдержала порыв и огляделась. Класс наполнен привычными лицами, а бабушки среди них нет. Прелая трава, запах леса и шишек. От зеркала несло, как от открытого окна. Я знала, это не просто зеркало, не просто сочинение. Здесь всё не то! Я должна высидеть это представление.
Сочинение… лето. Как я провела? … кроме ковра и воблы нужно ещё что-то… Соседи ездили на дачу. Я вглядывалась, как другие медленно скребли шариковыми ручками, и раздирала ногтём линованную тетрадь. Виктория Витальевна, с грацией хищной птицы, окинула класс взглядом. Её глаза, словно два острых лезвия, впивались в каждого ученика, выискивая лодырей. Приводы к директору – последняя инстанция. Виктория Витальевна медленно обходила ряды. Класс замер. Её взгляд скользит от меня к Пашке, а тень щупает наши лица. Она выуживает наш секрет.
***
Разговоры для меня стали непозволительной роскошью. Бабушка – не живей дивана, фыркает в однокомнатной квартире на любой шорох. Родители мои развелись. В тот злополучный день бабушка, сражённая горем, водрузилась на диван и дрейфовала в ступоре несколько суток.
Она оправилась, но её язык ворочался только в одну сторону: «Выйдешь замуж – всё наладится». Передвигается, как молчаливое табло и излучает непостижимый упрёк. Ей мерещатся в тенях нежелательные гости. Я торчу на шее бабушки до совершеннолетия. Родители выпорхнули, даже таблеток не оставили. Бабуля долбит тонометр и верит в цифры прибора, как в Бога. Удушливый вздох сигналит, что батарейки у цифрового предсказателя сдулись. Предсмертный час теперь определяется только бабушкиным чутьём, а чутьё – штука тонкая, может и подвести. Она носит марлевую сорочку, чтобы не промахнуться. «Элина, ты одна? Кто с тобой?! Элина-а!» – мрачные стоны, как бельмо в пространстве, встречают меня из-за углов и под дверью туалета – намного раньше, чем едкий запах освежителя вытравливает нос. Упаси Господь привести в дом неподготовленного человека. Что будет?
Пьющим соседям бабуля занимает мелочь – те гоняли кота Камыша. Она изгнала кота из квартирного склепа за тошный ор. Кормить дармоеда – пустое! Ложка сахара – на сутки! Я не спорю. Расстроенный рассудок бабушки запустил руки в мои учебники. Все ненужное швыряется на пол и в стены. Фурия – ласковое существо. Я, краснея, сдаю в библиотеку разбитый хлам. Срощенная с диваном бабушка – не так уж плохо… Единственный учебник не пострадал – «История императорской России», потому что там содержатся выдержки из Домостроя, что по мнению бабули позволит спихнуть меня замуж быстрее. Камыш – уже не кот, а палочник, встречает меня унылым взглядом после школы. Он выживал на доброте дворовых кошатниц, подъедал хлеб у голубей и ждал редкие сосиски, которые я стаскивала с недоеденных чашек в школьной столовой.
