***
– Оська, ты не бойсь… Ты лучше расскажи, как нефть на огороде нашел. По телику вся страна узнает, – посмеиваются над Оськой товарищи-рыбаки, с привалившегося копченым боком к берегу баркаса. Устроились рядом на бревнах, скребут коробливой робой по ошкуренной древесине, толкут сапогами мокрый лежалый песок.
Интервью, которым пытает Оську молоденькая журналистка, вызывает у них любопытство. С деланным равнодушием смотрят они мимо объектива, отворачивают обветренные лица, прячут усмешку в складках по-бурятски наплывших век, когда оператор торопливо поворачивает камеру на их голоса. Пожевывая прилипшие к губам потухшие цигарки, снова затягиваются, зажимают окурки меж кривых пальцев с окаменелыми ногтями, желтозубо щерятся. Не отводя глаз от сетей, покашливают в сторону, сплёвывая, отпускают незлые шуточки и замечания.
В мареве вогнутой чаши залива плывет голубой мираж далекого острова. Водит, слепит бликами по смятому шелку воды солнечный шар, уже успевший с утра распалиться. Тянут руки к пенистой кромке волны фиолетовые тени прибрежных сосен. Лебедка натужно гудит, заводит большой дугой сеть от старенького «Ярославца». На поплавках, в ожидании поживы, покачиваются горластые чайки.
Оська молчит. Выпуклый глаз объектива его смущает. Он прижимает взбугренные венами руки к худым коленям, косит глаза на шишку микрофона, которую ему подсунула молоденькая Рыжуха-журналистка, и не находит слов. Ужасно неудобно, даже стыдно молчать. Сидят, как на сковороде, на выбеленных до серебра бревнах топляка уже битый час, и Оська отчаянно жалеет, что согласился на уговоры Татьяны, директора их школы, заглянувшей сегодня к нему во двор спозаранку. Упросила, уговорила дать интервью. Дескать, уважаемый в селе человек, открытый, душевный. В проёме калитки было видно, как на улице, у ворот, нетерпеливо переминаются гости. Скрепя сердце согласился.
– Нефть? – журналистка недоверчиво смотрит на Оську. – Откуда?
– Из колодца. Колодец на огороде копал, нефть нашёл.
– И куда вы её дели?
– Никуда. Обратно закопал. Не нужна она. Приедут, вышки понаставят, испоганят все. Вот я и закопал, от греха подальше.
Усмехается Оська. Не верит Рыжуха, думает, смеются над нею. Пускай себе думает. Оська оглаживает белую, застёгнутую на все пуговицы рубашку, охлопывает карманы старенького пиджака, надетого по случаю интервью, пытается выпрямить давно уже круглую спину и, прижмурив выцветшие глаза на ярком солнце, улыбается тихой светлой улыбкой ребёнка.
– Ладно, перекур, – оператор пристраивается на бревне рядом с Оськой, протягивает мятую пачку. – Закуришь, дед?
Выключилась лебёдка. В оглохшие уши постепенно прорываются крики птиц, шершавый хруст островков прибрежной гальки, шелест волны.
От разноцветных лоскутов палаток туристического бивака, устроенного за валиком кедрового стланца, подходят городские ребята. Уже успели хватануть коричневого байкальского загара, с усилием, споро, взялись помогать тащить отяжелевшую сеть. Острые силуэты людей на ярком солнце заставляют прикрывать глаза ладонью – лодочкой. Загорелые мокрые спины, песок, влажно прилипший к коже, углами торчащие робы, плотный запах водорослей и живой рыбы, все враз смешалось, закрутилось в ослепительной круговерти. Отрывистые голоса, молодые звонкие, низкие гортанные, туго сплелись с ритмом хрипатых длинных рывков десятка рук, вытягивающих сеть на берег. Пятки голоногих городских девчонок, выбирающих из косматых колтунов сетей улов, тонут в мокром песке. Рыба бьет серебром по проворным рукам, чешуя перламутром налипает на волосы, руки, тело.
– Хех… Русалок поймали! – выдыхает Оська.
– Что? – поворачивается микрофон к нему.
– Русалок поймали! – подхватило ветром, понесло над водой, спутало в бьющих наотмашь чаячьих крыльях. Потом развернуло, раскинуло в душном разнотравье байкальского берега и поглотило гулом подлетающего к побережью красно-белого вертолёта.
– Похоже, начальство прибыло.
***
Павел Николаевич Земцов летать не любил. Вертолётом особенно. Как-то тоскливо становилось, когда тяжело загребающий воздух винт этой пузатой машины отрывал его от земли. Терялась опора, становилось зыбко, неуютно. Смотрел в иллюминатор на скобу ярко-зелёной болотины, жухлую, смешанную с песком, степную траву стремительно приближающегося летного поля.
В который раз задавался вопросом: да зачем это нужно? Пора уж остановиться, оглянуться назад, оценить с высоты покорённых вершин все, что наворочал в свои сорок с небольшим лет. Сыновей вырастил, посадил деревьев не счесть, а уж сколько домов построил за всю профессиональную жизнь. Но опять, где-то там, в подкорке головного мозга, шалят неуемные, неподдающиеся усталому ритму сердца, мысли: нужно, Павел, нужно… Одну жизнь живешь… и чтобы не было потом мучительно больно за несделанное… Все мало. Уже и генеральство в строительном холдинге мелковатым кажется, в депутаты подался. На носу выборы. Устал, измотался за время этой избирательной компании.
Надо выстоять, чтобы легко так, непринужденно, перед конкурентами взять, да и вытащить на последних этапах гонки затаенный козырь. Двинуть, наконец, с мертвой точки строительство ЛЭП в Алхатуйку. Село большое по местным меркам. Полтысячи человек, а до сих пор при лучине живут. И это сегодня-то. Советская власть недодумала, недотянула в свое время электричество до Алхатуйки, а потом рухнула в тартарары. Утянула за собой сначала авиационное сообщение. Затем и старая посудина «Комсомолец», курсирующая по Байкалу меж такими же прибрежными посёлками, оторванными от большой земли, ржавым боком привалилась к гнилому причалу в порту Листвянки. Ушла в распил на металлолом. В прошлом году кабель на остров Ольхон протащили по дну Байкала. А тут по материку… Каких-то полста километров. Не протянем? Дороги в посёлок нет. Вот дорога к линии и приложится.
Вертолет резко болтануло. Тьфу, черт… Дорога нужна. По той, что есть, наверное, только на танке проехать можно, да и то лишь в сухую пору. Местные летом по воде, на лодках, в райцентр добираются. В межсезонье село напрочь отрезано расквашенным бездорожьем и ледяной кашей байкальской шуги. Когда лед становится, зимник прокладывают… Зимник… его ещё «дорогой жизни» называют. Звучит как надежда. Правильнее будет «дорогой жизни и смерти». Каждый год, сколько машин, груза, иной раз вместе с людьми, на свой жертвенник забирает Байкал. Перемалывает ледяными челюстями становых трещин, заглатывает чернотой стылых промоин. В прошлую зиму уазик-«буханка» с продуктами на такой становой застрял. Пока водитель до Ушканьих островов за подмогой туда и обратно бегал, льды сжевали машину в лепешку, так и ушла под воду. Как люди тут живут? Живут… Как могут…
