Предисловие. Огни старого театра.
Эта история случилась в славном городе Руаре. Среди узких улочек и изящных домиков, на углу одной старой улицы и не менее старого переулочка находился театр. Сегодня вечером здесь задёрнули тяжёлые шторы из бордового бархата; тихо перешёптываясь, зрители занимали свои места на резных креслах из красного дерева. Мэтр Албиони, что более двухсот лет владел этим театром, прозвонил в бронзовый колокольчик, обозначая начало представления. Золотой свет лампочек осветил сцену, и из-за кулис вышли актёры: началось их время…
Почти четверть лампочек сцены не горела, но это было не важно. Сейчас, в тревожные времена эпидемии бледной лихорадки, люди забывали обо всех горестях, и приходили пусть ненадолго, но побыть счастливыми, погрузившись на пару часов в мир театра. Люди сидели, восторженно затаив дыхание, радовались, как маленькие дети, сопереживали героям пьесы, слушали чудесные арии. И не было в эти часы кого-то счастливее их.
Простое, но такое тёплое и уютное, словно посиделки с любящей семьёй, представление завершилось. Снова звон колокольчика театрмейстера, снова шелест тяжёлых бархатных штор. Зрители благодарили хозяина театра, и расходились по домам, бережно храня в сердце огонёк радости, которым поделился с ними театр.
В этот раз одна из зрительниц, молодая красивая женщина со слегка растерянным лицом и трогательными ямочками на щеках, подумала, и робко окликнула хозяина театра.
– Простите меня, мсье, мне больше не к кому обратиться. Учёные и знахари говорят, что надежды больше нет, но моя дочь… – сказала она, и замялась, словно пристыженная своей смелостью. Старый вельможа доброжелательно улыбнулся.
– Понимаю, всё понимаю. Бледная лихорадка уносит много жизней каждый день – печально произнёс Албиони.
– Но у вас ведь есть спасение? Почему в вашем театре все симптомы отступают? Почему вы до сих пор полны здоровья и сил в свои пятьсот лет?
Албиони подошёл к сцене, и жестом подозвал женщину. Затем указал на сияющие лампочки, и произнёс:
– Эти огни горели ещё в дни моей юности. Тогда я только открыл свой театр, и был преисполнен юношеской жизнерадостности. Я знал, что это будет нужно многим… и я не ошибся. Только посмотрите, сколько гостей приходят на каждое представление! Огни сохранили тепло моей жизни, и только поэтому я не меняю их с самого открытия театра. Но всё течёт, всё меняется.
Театрмейстер прикоснулся к потухшей, почерневшей изнутри лампочке.
– Эта лампочка перегорела в тот момент, когда мой близкий друг едва не спалил здание театра. По недоразумению, но содеянного не воротишь. Те три лампы рядом – нити накала порвались в них, когда моя первая труппа распалась. В тот день осталась лишь пара человек, с которыми мы чудом смогли возобновить работу.
Старый джентльмен грустно вздохнул, погружаясь в воспоминания. Затем указал на ещё один треснувший стеклянный шарик.
– Эта просто не хочет зажигаться с тех пор, как я сломал ногу, и впервые не вышел на сцену. Прошло семьдесят три с половиной года, перелом давно зажил, оставив после себя лёгкую застарелую боль, а лампочка всё равно не зажигается. Я понимаю её, ничуть не затаив обиду. И за каждой потухшей лампочкой скрывается подобная история.
Женщина странно посмотрела на Албиони: неужели пожилой театрмейстер правда имел ввиду то, что сообщил ей? Конечно, чего в нашем мире только не бывает, но… это звучало невероятно, словно красивая и грустная сказка.
– Вы говорите, что все эти лампочки угасали только в мрачные дни вашей жизни… но остальные горят со дня открытия театра уже почти два с половиной века. Лампочки столько не горят. Неужели вам не кажется это странным, нелогичным? В конце концов…
Мсье Албиони посмотрел на женщину, и словно что-то хотел сказать, но лишь горько вздохнул. Одна тусклая лампочка, которая едва светила, моргнула и перегорела окончательно.
– Нелогичным? – грустно переспросил Албиони. Женщина испуганно сделала шаг назад. – Не стоит искать логику там, где царствуют другие мерила реальности. Не всё этой в жизни правильно и рационально. Почему вы сами не пали духом и не смирились, когда вам сказали, что надежды нет? Не логичнее ли было принять истину, какой бы горькой она ни была? Простите…
Благородный лик и голос театрмейстера были спокойны, но его глаза выдавали целую бурю эмоций – ярость, досаду, негодование, сожаление… Женщина только виновато промолчала. Зачем нужно было лезть в душу к старому человеку, и высказывать ненужные сомнения?
Когда бесшумная буря утихла, хозяин театра снова подошёл к сцене, вывернул одну из сияющих лампочек, бережно завернул её в шёлковую салфетку, и протянул собеседнице.
– Примите от меня этот подарок для вашей дочери, и вверните его в прикроватную лампу. Пусть она напомнит вам о том, что где-то в мире всегда сияет свет надежды. Что любая радость может гореть в сердце долгие века. Что любая печаль может оказаться всего лишь иллюзией, горькой грезой, принесённой молчаливыми ветрами. Что любовь побеждает все неприятности. Что вся наша жизнь – всего лишь пьеса на сцене, после которой мы подарим миру последние аплодисменты, и вернёмся к тем, кого мы любим всей душой.
Женщина ещё долго стояла, бережно сжимая драгоценную лампочку, сияющую тёплым золотым светом. Но в её сознании маячил ещё один вопрос… хотя она не знала, могла ли задать его… Всё же она решилась, мысленно коря себя за смелость.
– Господин Албиони, простите мне моё любопытство, но… что будет, когда в театре погаснут все лампочки? Их не так уж и много…
Пожилой театрмейстер грустно улыбнулся, и посмотрел куда-то вдаль.
– Представление закончится. Навсегда. Театр, верно, ещё будет работать, если кому-то нужны ещё эти старомодные театры. А я отправлюсь на заслуженный покой. Но это произойдёт только тогда, когда погаснет предпоследняя лампочка сцены.
– Разве не последняя? – спросила леди, но Албиони ничего не ответил. Впрочем, она сама догадалась, какой мог быть ответ на этот вопрос. Ещё раз оглядев сияющую лампочку, бережно завёрнутую в мягкий платок, леди вышла из здания театра, а золотой свет мягко плясал на оконных стёклах ночного Руара.
Спустя пару дней, после очередного представления, та же леди пришла к мсье Албиони, сияющая от счастья. Она выглядела лучше, чем в первую встречу: на щёки вернулся румянец, скорбные морщинки разгладились, а спина распрямилась.
– Я должна поблагодарить вас, мсье Албиони, моя дочь… ей стало лучше! И мне тоже! Прошу, возьмите это, в знак моей бесконечной благодарности! Свет вашей лампочки спас две жизни, и обе они благодарны вам!
– Милая дама, вам нечем отплатить мне. – улыбнулся в усы старый хозяин театра. На что женщина достала из свёртка старый ночник в виде симпатичного рыжего ёжика. Полустёртые глазки-бусинки радостно улыбались, эмаль на круглом пузике слегка потрескалась от времени. Было видно, этим ночником много пользовались.
