Рука на асфальте могла бы принадлежать манекену: остановившийся жизненный ток окрасил её в меловой. Щупай не щупай, одно: гибкость ушла, пальцы уже костенеют. Лак на ногтях – тёмно-красный, и он способен выдать. Запросто. Не щегольская кожаная куртка, нет. Сегодня холодно, и это естественный сестринский жест – отдать куртку замёрзшей. Как звать-то её маникюрщицу – Оксана, кажется, а может, Ксения. Маникюр совсем новый, позавчерашний, красивый – я прячу ладонь Аньки в своей. Загибаю неподвижные пальцы, формируя из ладони кулак. Вторая рука зажата под мешаниной железа. Не видно. Люди начинают собираться. Они звучат, как стая падальщиков: клокотание слов, жирный шёпот, уже снимающие исподтишка мобильники. На мне лишь царапина – вскользь вдоль лица, как пощёчина. Справедливо: возмущение Вселенной или Бога.
– Мёртвая! – эта толстая тётка обладает интеллектом Эйнштейна. – Она же мёртвая, батюшки!
Аньку на работе любят. Светлый тёплый офис фирмы полнится зелёными растениями и ароматами женских духов: пачули, роза, лайм, иланг-иланг. Я видела, заглядывала много раз, навещая: «Моя стеснительная сестрёнка». Так странно: иногда казалось, что и у меня получится придумать несущий энергию текст, наречь объект движением, цветом, эмоцией. Реклама, конечно же, призвана продавать, но Анька сочиняет неодушевлённому жизнь, и это просто волшебно. Возможно, тому шоколаду, печенью, оливкам, которые я расставляла на полках (спина после расфасовки тяжёлых товаров болит, и руки тоже, и тело не привыкает со временем), придумывала яркий слоган и Анька. Хотя навряд ли: с подобной мелочью там не работают. Анька оживляет крема – нежнейшие, словно расплавленный жемчуг. Стремительные, хищные дизайном аксессуары. Технику нового времени. И элегантные платья. Я помню, что чай и кофе в офисе всегда бесплатен для сотрудников, а премии – ежемесячные. И их директор – чудо. Он вроде бы учился в Лиссабоне и знает несколько языков – но уж точно не пользуется в разговорах с подчинёнными матерным. И не орёт.
