Георгич грохнул крышкой бака. Пахнуло привычной кислятиной: здесь тухла молочка. Серо-зелёное с изнанки картонных бутылок, плесневелое уродливое царство.
– Постой-ка, старый, – голос был недружелюбен и сипл.
Георгич обернулся. Шапка сползала на брови. Потрёпанная вязка, рыжие шерстинки Пройдохи. Ноябрьский ветер закрутил вокруг бабьей фигуры скрюченные листья и песок. Баба утопла в грязном плаще цвета хаки – над воротником торчали только нос и глаза. Бабочка в коконе – то есть линялая моль без бровей.
– Тут мой двор. Вали к чёрту.
Обитатель могильника протрусил мимо них, походя обдав брезгливостью. Сытое себялюбивое туловище: три складки на бритом затылке, брюхо поедателя котлет. Позавчера в промасленном пакете – ребёнок выкинул, наверное, потому что в котлетах был лук! Ненавистный! – Георгич нашёл чудный обед и себе, и Пройдохе. Сегодня было сегодня.
– Позвольте, уважаемая, – начал Георгич шутливо.
– Глохни.
– Вы зверюшек любите?
– Только хорошо прожаренных.
– Тьфу ты, – огорчился Георгич. – Я про живых. Про своего кота. Хотел поискать ему хрящики…
– Пусть кот жрёт крыс. Вали, сказала.
– Крыс нынче травят, – Георгич вздохнул.
Баба, пусть и облезлая, барышней всё равно оставалась. По заветам великих и древних, по стройно сложенным четверостишьям. Не годилось устраивать свару.
– Я пошёл, – оповестил Георгич, закрывая бак.
– Иди-иди.
У дверей могильного подъезда он обнаружил пару женских сапог. Лакированная кожа растрескалась: кто-то их неосмотрительно сушил у батареи. Сапоги могли бы стать извинением – или предложением дружбы.
– Бомжара на шопинге. Прибарахлился!
Георгич осмотрел подошвы сапог и набойки: последние явно меняли, причем не так давно, а вот размер… Наверное, сойдёт: бабы – не мастодонты.
– Кху, проклятущий, – из подъезда выполз могильный блюститель.
Блюститель тоже относился к бабам, поэтому Георгич отступил. Не мастодонт, но стегозавр из кумачовой эпохи: пронафталиненное старое пальто, седые космы. На обрюзгшем лице – бородавки.
– Ленкины сапоги. Из шестьдесят восьмой.
Блюститель-баба умостился на лавке: когтистые сухие лапы сложены поверх колен, прищур набрякших век – недобрый. Ты осуждай свою Ленку из-за того, что раззява: испортила обувь по глупости. Георгич сунул сапоги под мышку, намереваясь молча уйти.
– Люди работают. Трудятся, – блюститель шамкнул челюстью. – А вам бы всё бутылку. Продашь за бутылку, я знаю.
Георгич не удержался.
– Я же не идиот. За четыре.
Блюститель заморгал.
– Это змеиная кожа. Ценнейший экземпляр, между прочим. Со Шри-Ланки.
– Кху… Ох, Ленка, ну и дура!
Георгич расхохотался. Он поспешил по битым тротуарным плитам, и блюститель, опомнившись, визгливо кричал ему вслед: «Стой!» У стегозавров маленький мозг – что поделать.
С серого неба чуть капало.
Давешняя барышня ковырялась в коробке. Шуршала новогодней мишурой – фиолетовой и розовой яркостью. До праздника долго, но у Георгича уже был сюрприз.
– Да ты опять! – полы плаща цвета хаки взметнулись.
Георгич не успел объясниться, не успел показать этой злюке чудесные сапоги со Шри-Ланки: брань обрушилась на него – и вытянутый грязный палец. Палец грозил – безжалостный, как дубинка легавого.
– Зачем? Просто скажи мне, зачем? Даже деревья порой соблюдают границы! Растут, не прикасаясь друг другу! Не лезут! Ты что, тупее дерева?! Ты полный вакуум?! Ты! – она заметила сапоги и яростно загоготала. – Обмен? Я не буду меняться с тобой!
– Подарок, – Георгич поставил сапоги на асфальт и откланялся.
Георгич был дубом – большим и лохматым. Кора его морщинилась от старости. Мох, как седая борода, сползал по мощному стволу к подножию. Лесные колокольчики вокруг блестели от росы – нет, то шёл дождь, стуча по земле с металлическим звуком, от которого Георгич проснулся. В темноте – глаз выколи – рядом зашевелился Пройдоха. Сунул морду в лицо, пощекотал усами, фыркнул.
