«Как можно принять то, чего нет на самом деле, не потеряв при этом веры в реальность?»
Двадцатичетырехлетняя Юка приехала в дом своего отца за несколько дней до празднования нового 2025 года. Теперь под давлением мачехи, правившей в семье и стремившейся во всем ее поучать, ее внутренняя энергия сменилась опустошенностью, сонливостью и апатией; тепло и свобода, казалось, озлобились и отвернулись от нее, сковав в уютной клетке условной любезности и этикета.
Когда ей было четыре, родители развелись, о чем она долгое время не догадывалась, – мать не выражала четкой позиции об отношениях с отцом, а родственники избегали темы. Все стало очевидно спустя год, когда, отвечая на ее вопросы, мать желчно отозвалась об отце, а разочаровавшийся в мнимой любви отец в свою очередь стал ее чернить, при этом всегда погружаясь в мрачное, болезненное состояние, отражавшееся на лице незаживающей оскорбленностью и обидой. Более Юка не питала никаких надежд, – никогда и ни по какому поводу.
Какое-то время она ощущала себя потерянной между двух догоревших огней. В подростковом возрасте эти надежды рухнули: любовь к родителям не помогла разжечь их сердец и вернуть любовь друг к другу.
До сих пор эхо прошлого окликало ее: мать постепенно отстранилась от тени отца, следовавшего за Юкой и накладывавшего тень на ее лицо, – сделав отношения с дочерью не более чем приятельскими и прохладными; отец, не примирившись с утратой, обиженный на жизнь, обличал копию матери в Юке. Он все еще пытался поддерживать иллюзию любящего отца идиллической семейной картиной, все же замещенной другой семьей, в которой для нее не было места. Она знала, что отец был к ней привязан отчасти из-за матери: он любил Юку в своих несостоявшихся мечтах о совместной жизни с Иладой. Избавившись от иллюзий, Юка осознанно уступила место Жанне, требовавшей его любви.
Отвергнутая матерью, Юка доверчиво подыгрывала сказочному спектаклю, разыгрывавшемуся для нее, как ребенок, нуждающийся в утешительной, хоть и заключительной, сказке, все еще веря, что после занавеса сказка продолжится. Но этого не происходило: оставаться надолго у отца было не принято, – Жанна была плохой актрисой для чужих детей.
Позднее, осознав фальшивость идиллии, Юка стала закрываться фантазией. Самоизоляция привела к холодности и отстранению от общества. Так она ходила по кругу – замкнутому кругу, в котором ей неожиданно стало хорошо и спокойно. Теперь она отчаянно дрейфовала на айсберге жизни посреди черного ледяного океана разорванных связей и отношений.
Время, разбитое на часы, протекало монотонно. Давяще-белое небо нависало над мокрым грязным снегом, согревающим землю подтаявшими островками пенных волнообразных узоров. Запах паленой древесины, доносившийся от соседей, немного скрашивал угнетающую атмосферу интригующей искрой. Три окна дома выходили на добротный и ухоженный огород, на который часто сбегали отец с мачехой. Сюда некогда сбегала и она, скрываясь от всех: взяв стул, она усаживалась там, на заднем дворе, под плодовыми деревьями, прихватив тетрадь, в которую записывала небольшой рассказ о коте, часто под раздававшиеся разговоры с переднего двора, вскоре смолкающие и растворяющиеся в вечерних звуках природы. Она нуждалась не столько в написании, сколько в единении с природой; единении хоть с чем-то живым, не нуждавшимся в непосредственном взаимодействии. Тогда отец часто ее разыскивал, – она никому не говорила, куда идет, лишь бы сбежать от всего. Но когда он ее находил в свете розово-синего заката, интерес в его глазах и беспокойная забота – чтобы она не простыла – всегда оправдывали ею написанное, которое, казалось, служило именно этой цели. Она мигом захлопывала тетрадь, подхватывала стул и спешила за ним следом.
До Нового года оставалось пять дней.
Расцветая в уединении, Юка перевоплощалась в ту дикую и необузданную себя, о которой догадывались только самые близкие – отец и Мая. Слоняясь босиком по скрипучим деревянным половицам – из комнаты в комнату, – она сочувственно прикасалась к предметам мебели, воображая, что наделяет их человеческим теплом и чувствами, – этим компенсируя их недостаток вовне.
Небывалая осознанность и интуитивное умение управлять мыслительными и чувственными процессами позволяли ей не только быстро восполнять потраченные силы – для этого ей требовалась тишина, – но и выручали при общении. Она походила на сверхчувствительный цветок, легко реагирующий на дуновения, прикосновения, взгляды и отношения; на жизнь во всех проявлениях.
Проследовав в комнату, давно обжитую родителями, она свалилась на зеленую «французскую раскладушку», накрытую клетчатым пледом; поджав колени к подбородку, она одним щелчком включила передачу «Перевал Дятлова. Тайна исчезновения и гибели девяти свердловских студентов в 1959 году». Увиденное ее захватило, дыхание сбилось, и она воодушевленно приподняла голову; тело передернула дрожь. Дрожь – первый признак атмосферности ее раскрывавшегося чувственного мира. Возможно, она первой в семье узнает о причине гибели тургруппы Дятлова…
Через некоторое время отец и Жанна незаметно прошмыгнули в комнату, где мирно пригрелась Юка, – им понадобились вещи, чтобы переодеться. Отец мягким, извиняющимся тоном сообщил, что они с «мамой Жанной» пойдут – на ночь глядя – чистить и жарить карпа. В этот момент в комнату вбежала Маря. Само присутствие сестры Марю мало интересовало, однако ее таинственные истории с налетом мистики, запрещенные Жанной, всегда меняли дело, стоило Юке заговорить с ней загадочным шепотом.
– Откуда ты прилетела? Откуда ты взялась такая… странная? – зашептала Маря срывающимся от любопытства голосом, подсаживаясь рядом в позу лотоса.
– О-о-о… я прибыла из дальнего космоса на НЛО. Я пребываю в каждом из вас. Я контролирую ваш разум и судьбы, – протяжно, подпуская загадочности, ответила Юка. Она незаметно выудила из-под себя пульт, щелчком выключив телевизор на концовке передачи.
Сказанное очень впечатлило Марю, и, вскочив с дивана, она округлила свои миндалевидные глаза мутно-зеленого цвета.
– Тогда чего ты выглядишь… как человек? – протянула она с благоговейным страхом.
– Я обретаю вид тех, кто мне интересен. Это маскировка, – ответила Юка наигранно серьезно, облокотившись перекрещенными руками на поставленную на диван ногу, замерев в ожидании дальнейших вопросов.
– Расскажи о том месте, где тебя породили… А ты можешь меня сделать такой же? Так, значит, наш папа – не твой папа и мы не сестры? – сыпались вопросы.
