«Иногда лучший способ погубить человека – это предоставить ему самому выбрать судьбу».
М. Булгаков
По улицам спешила весна. Спешила прожить свою молодость.
В пустяковых хлопотах закружилась перед зеркалом неба. Ей было хорошо и беззаботно. Ещё не скоро чёрный ворон накаркает старость. И прошлёпает она по улочкам и скверам желтолапой осенью. И пустят набухшую женскую грусть седые облака.
Блудный ветер ворвется в её распахнутую душу. Вывернет наизнанку девичью судьбу. И вылетит сквозь зияющую женственность. Рассеивая холодным сквозняком мираж тепла…
Впереди ещё так много отрыдать: пролиться искренними майскими ливнями и глотнуть нечаянной солнечной радости. Выкупать трепетное тело в первой волшебной радуге, бросившись в небо…
А пока, запах нежности цветущего девичества ещё секретно готовит черемуха. Впереди целая весенняя жизнь. Ещё не осень.
Играли зеркальной улыбкой витрины, прилизывая физиономии солнечными гребешками. Трамвай подвозил попутчиков. Салон раскачивало шумное студенчество. Доброе время, когда можно прославить юность. Подростки-мужчины отпускают важные взрослые усики под носом. А ветреное девичество – женские длинные ноги.
И только скромная бабуся, забытая в уголке, убаюкивала авоську с яйцами. Нашептывая им, как квочка, пасхальные старушечьи сказки.
Вагончик трамвая высадил его на окраинке. В зелёных садах. Где, как капусту облепили клейкие сочные листочки, солнечные зайчики. Тепло оседало воздушной пылью. И лопоухий ветер гонял по улице пыльные облака. Из палисадников кособоко высовывались крышами ветхие домики. Одинокий столб, выбредавший из телеграфного прошлого, остановился и склонился над обгрызенной тротуарной плитой. Под облупившейся вывеской собрались воробьи, перед потасовкой кучкуясь и утаптывая пыль.
Дом, который искал Андрей, был напротив. Сквозь серую штукатурку козырно выпячивал красную лысину кирпич, проедая известковую кору. Веранда из серой древесины, оплеванная сгустками зелёной краски, вылупилась лопнувшими стёклами. Скрипучую лестницу, ведущую на бывшую мансарду, состарило обшарпанное время.
Мужской дух отсутствовал здесь. В приоткрытую дверь Андрей протиснулся, как привидение в склеп, пробуждая антикварную тишину от спячки.
Музейные внутренности особняка подсказали ему, что здесь жил когда-то старый мастер. Когда умирает маэстро, даже рухлядь продолжает дышать шедевром его души.
Зала в стиле нищего ренессанса была придавлена убогостью. Ширма кофейных гардин прикрывала ветхостью медную позолоту музейного хлама. Сквозь ржавые дыры тюлевого полотна просвечивали лазурными образами рваные куски чистого неба. Сухой луч дымил пылью, над раскрывшейся столешницей чах солнечный зайчик, фальшивым брильянтовым сиянием. Лопнувшие резные ножки ещё удерживали её на деревянных жилистых подпорках.
Холсты, натянутые с паутиной на подрамники, проявлялись в полумраке ожившими шевелящимися существами. Андрей склонился над тайным изображением.
Сурья, регент Солнца, выезжал на колеснице. С атрибутами Вишну, восседающего на семиглавом змее. Золотое колесо завязло в густой ведьминой паутине, забуксовав. Чёрный паук-крестоносец не выпускал божество индуистского пантеона на свет божий. Опутывая его, вместе с дохлыми мухами.
Андрей открыл им солнце, отодвигая гардину. И глаз споткнулся на подоконнике о чёрную статуэтку. Пальцы его ощупывали резную фигурку, прикоснувшись зрением к мадонне с младенцем.
Нежилые комнаты особняка хранили присутствие человека. В объёмной кухне, совмещенной с ванной комнатой, теплилась жизнь.
И Андрей набрёл на хозяев, которые проживали домовыми в собственной многокомнатной хибаре.
В неухоженной пересохшей ванне, раскинувшись, как император древнеримских бомжей, дрыхло мордатое мужицкое существо, поросшее рыжей щетиной.
Рядом, на замусоленной подстилке, выгнув хребет в дугу по-собачьи, нечистоплотно скукожилось другое существо с человекообразным рылом, обнимая сонно чекушку. Андрей присел на дубовый табурет, разглядывая закадычных братьев. Обдумывая ситуацию, озадаченный, как астронавт, столкнувшись с иной жизнью.
По скользяще-сальной тарелке прокатился задницей таракан, жируя, как скоморох на масленицу. Похлебал рассолу из раздавленного мочёного помидора и отвалил, поблёскивая копчёным золотистым брюшком.
На липком кафеле стен кустился мхом пенициллиновый гибрид.
Из разболтанной створки массивного рутинного комода выглядывала скомканная жёлтая фотография. Андрей разгладил скрюченный глянец, высвобождая её.
Сердце узнало глаза старого мастера Изумруда. В живых морщинках застыла лёгкая житейская грусть. А за ее пределами лежало неизмеримое отражение души. Там, где перетекала вечность из одного состояния в иное. И только разумная мысль формой образа может проникнуть в плоскость этого космического пространства.
Львиный храп разодрал тишину, как дракон, охраняющий тайну. Выпорхнула астральная тень мастера из матрицы-фото.
Андрей закрутил рычащий кран, погнал со стола тараканов. Время подстрекало к действию.
Когда же пробрались сюда эти домовые черти? Ждут, как бацилла вируса, или вечно живут в утробе организма, выжидая случая, когда можно расплодить себя в мусорную мразь. Разбежавшись по земле паразитирующими мутантами.
Андрей растолкал орангутангового жлоба в ванной. Из скрюченных пальцев его забулдыжного кореша извлек еще тёплую четвертинку, и сунул ему в глотку. Создание опорожняло ёмкость, приводя булькатые зенки в божеский вид. Оживая, он заворочался, Мутно-белёсые глаза наливались туманной осмысленностью. Красная морда выдавила человеческое мычание.
