Вокруг простиралась благодать. От еще холодного, но весеннего воздуха в голове стало легко и ясно. Рука потянулась к лохматой бороде, которую Егор теребил всегда в новых ситуациях, чтобы отвадить лихо или, хотя бы, чтобы ударило не слишком сильно. Это была не первая его весна здесь. Он шел через тайгу уже три года.
Егор осторожно, чтобы не порвать, вытащил из-под присыпанных снегом веток потрепанную палатку, выгреб снизу подсохшую хвою и принялся аккуратно выкладывать маленький костер.
Вскоре запахло заваренными шишками, Егор макнул драгоценный сухарь, чуть выждал чтобы остыло и зачавкал, выпуская пар изо рта. Сухарей оставалось мало, на донышке мешка, а сколько еще идти совершенно неясно. Телефон давно был мертв, но ориентироваться по компасу и солнцу, даже когда оно едва обозначалось в облаках, он научился давно и уверенно отмечал на карте пройденное.
Какого черта ему тут надо?.. Он крепко сжал челюсти в упрямой решимости, привычно отгоняя малодушие. Просто и безусловно, как это накрепко было решено, он пройдет путь беглого немецкого пленного через суровую северную Сибирь от бараков ГУЛАГа что были на мысе Дежнева до цивилизации, смертельный путь до свободы, который Клеменс Форелль преодолел без сомнений, потому что обещал вернуться семье к Рождеству и сдержал обещание близким, хотя и семь лет спустя.
Нехилое альпинистское прошлое и способность преодолевать суровые невзгоды помогали Егору. В яндекс-маркете он купил снегоступы, палатку, сигнальные ракеты и еще многое другое, чего не было у военнопленного Клеменса Форелля, так что получалось не совсем честно. Но совесть Егора все равно была чиста: Форелль ведь долго привыкал к невзгодам и был закален к моменту побега.
Свобода самореализации выше всего для либерала, а свободы не бывает без ее носителя, так что тело нужно беречь для свободы. Когда в России показательно шарахнули «орешником» и весь мир начал лихорадочно расчехлять ядерные кнопки, лучшим выходом было свалить так далеко, чтобы никакая ядерная перестрелка не достала, ну и вернуться таким убедительно сияющим символом протеста против любого попрания свободы воли.
Егор был типичным айтишником, получал немерено, и мог реализовать свое право на выбор роли личности в этой непростой и нехорошей истории. Самолетом добравшись до поселка Уэллен, первым делом он посетил музей ГУЛАГа, скудностью которого остался неудовлетворен и пешком добрался до развалин бараков советского лагеря, запечатлев себя на этом фоне айфоном. Оттуда он начал свой Путь в самое преддверие зимы. И потянуись дни, похожие один на другой, пока он не добрался до первых деревьев.
Как-то, продираясь через тайгу, он почувствовал землетрясение и вскоре продолжительный гул заставил долго тревожно вслушиваться. Первую мысль о новом тунгусском метеорите он сразу отбросил как нелепую. Скорее, все в мире началось сыпаться и был прилет вот совсем не так уж далеко от него. Ночью посвирепствовала необычно короткая вьюга, под вой которой он и заснул в глубоком сугробе с заваленным ветвистым бревном входом против волков. Егор довольно уютно и тепло спал, пока не очнулся в полной и тревожной тишине от сновидения, в котором он ходил по городу его детства в настойчивых поисках туалета. Такие сны ему довольно часто снились, он искал, но все туалеты были омерзительно грязны, а уже нестерпимо было нужно. Егор побарахтался, с трудом отвалил занесенный снегом ствол, и вылез в ночную тишь на свежий снег. Было пронзительно холодно и ясно. Кроме ярких звезд на небе сияли необычные всполохи. Они завораживали и не были похожи на гораздо более тусклое северное сияние. Как же он оказался прав, свалив из этого кишащего безумием мира!..
Это и в самом деле были последствия многомегатонного взрыва, который Россия показательно устроила, заранее пригласив зарубежных наблюдателей. Все настроили космические средства слежения и замерли в томительном ожидании, помня, что президент России всегда почему-то опаздывает, но никогда не отменяет мероприятие.
И вот откуда-то из стратосферы с космической скоростью мелькнули уже разделившиеся блоки, закрутившие непредсказуемые для любых средств ПВО траектории. Перед самой землей они разделились на субблоки и в глубине восточной Сибири вспыхнуло земное солнце, затмив ясный день. За зловеще глубоким, рваным от множественного поражения котлованом со светящимся спекшимся расплавом породы, за широким кругом полностью испепеленной земли раскинулся веер ободранных от веток чудовищной силой стволов, верхушками во все стороны по радиусам, простираясь на такое неожиданно большое расстояние, что прежний «орешник» позабылся как незначительная мелочь.
СМИ уж постарались выжать максимальную сенсацию и выпустили дипфейки о том, как бы все это выглядело не в Сибири, а в мировых столицах. Впервые Голливуд не смог собрать массовку негров, а тут еще триллионные долги. Все с полной очевидностью осознали, что все пропало. Давно счастливо жирующая часть запада неожиданно для самой себя оказалась совсем не готова ступить в мир мэд Макса. Эти люди в безвольном шоке парализовано потупились, и освобожденный от них мир начал стремительно преобразовываться.
Всю ядерку передали астрономам, чтобы отбиваться от комет и инопланетных нашествий. Откуда-то из ранее невиданной глубины общества встало ядро активистов с ультиматумом изничтожения всех атрибутов деструктивного влияния в обществе. И на этот раз обеззубленный позорным поражением бизнес не смог защитить свои интересы: рекламу, биржи и все атрибуты выверенной системы перекачки бабла от лохов успешным элитам были вырваны как гнилые зубы. Соцсети без монетизации увяли и люди начали скоропостижно трезветь.
Когда удается избавиться от паразитов, сосущих все соки, организм резко оздоравливается и начинает новую жизнь.
Границы между государствами номинально оставались пока еще, поддерживаясь незначительными поводами их соблюдения. В России президентом впервые был избран иностранец Джон Гудвин. Лишенный политического функционала, он выполнял роль смотрящего за страной, как посредник между государством и народом. Так что на Красной площади Мавзолей был дополнен футуристическим куполом с большой изумрудной звездой, и к нему была проложена дорожка из яркого как радостное солнце перемен желтого кирпича, по которой струилась очередь жаждущих поболтать с самим Гудвином и попросить его о чем-нибудь.
Прорвавшаяся сквозь тотальную ложь правда произвела эффект глубокого гистерезиса и теперь везде звучала только она и ничего кроме правды, ну, настолько, насколько это казалось ее носителям. Все, что было связано с капиталистическим либерализмом, стало неприемлемо омерзительным в любых упоминаниях. Никаких таких толерантностей к гомо и лесби, негро и буржуа, у которых, как известно, до этого было скромное обаяние.
