Я вышла из вагона электрички, придерживая руками тяжелую спортивную сумку. Вот она, родная деревня. И жизнь в ней все такая же тихая, неторопливая и одновременно насыщенная. Чистый воздух, далекое кудахтанье кур и лай собак - все это теплым воспоминанием отозвалось в душе. Я подошла к маленькой каморке, где сидел старик, Петр Иваныч, который уже больше двадцати лет работал охранником на станции, и приветливо помахала ему рукой.— Привет, Настена, — улыбнулся он. — Как выросла, похорошела! Небось первая красавица в институте?— А то! — засмеялась я. — Петр Иваныч, как поживаете?— О, сейчас я тебе все расскажу. Коротко и по делу, — Петр Иваныч вышел из каморки и закурил сигарету: — Анька, внучка моя, вышла замуж за Максима. Пастухом у нас работает, конопатый и картавит маленько. Помнишь его? Я кивнула. Да, знаю его, в одной школе учились. В одной параллели. Петр Иваныч продолжил: — Люба, невестка моя, сбежала к любовнику своему. Москвич он, видите ли, а сын мой Дима - простой тракторист, ей вдруг стал неинтересен. Ну, и черт с ней. Если уж так охота жизни другой попробовать, то пусть пробует! Баба Маша твоя что-то болеть стала. Похудела, побледнела, лицо осунулось. Ты уж присмотри за ней, да врачу покажи. Вдруг что серьезное. А может, и просто тоскует она по тебе, оттого и нездорова. — Заболела? — забеспокоилась я. — Мы каждый день созванивались, но она не рассказывала об этом. Петр Иваныч, тогда я пойду, не буду задерживаться.— Иди, иди. Только вот… — он подошел поближе и тихо сказал: — В лес не ходи пока. Неделю назад наша Тимофеевна в лес ушла за терном и не вернулась. Всей деревней ее искали. Нашли. По запаху. Были здесь и районные следаки, и охотники, да только не нашли они зверей, которые ее до костей обглодали. Я им сразу говорил, что надо искать среди людей. Ну, не водятся у нас волки, откуда им тут взяться? А знаешь, что самое странное? То, что растерзали ее так, что ни кусочка тела не осталось! Кости, и кровь кругом. А я уж за свою жизнь повидал, как собаки сворой кур рвут. Клочья повсюду летят! Но меня никто слушать не стал, отмахнулись, — Петр Иваныч закончил и заметил, что я напугана. Не было мурашек по коже, не пробегала дрожь по телу. Мне стало страшно до чертиков. Захотелось обернуться, убедиться, что не притаился за спиной зверь. — Ты беги, Настена. И береги себя, — поторопил меня Петр Иваныч и я через силу улыбнулась, прощаясь. Уже уходя, не удержалась - обернулась. Не было зверя, все та же тишь, что и всегда. Петр Иваныч вернулся в каморку и занялся сканвордами, а я ускорилась, желая поскорее оказаться в бабушкиных объятиях. Шла по дороге, ловко обходя коровьи сухие лепешки, которыми была усеяна пыльная обочина. Зловещие слова Петра Иваныча не выходили из головы и зарождали тревогу. Я хорошо знала Тимофеевну. Она была единственной медсестрой в деревне и не раз приходила в дом бабушки. Тихая, неприметная женщина с добрым сердцем. И уколы ставила легко, без боли. Петр Иваныч прав, не водились волки в нашей местности. Ну, невозможно это! Здесь полно пастбищ, есть негустой лес, озера. Будь тут волки, пастухи давно бы забили тревогу. Кто же убил Тимофеевну? Человек? Издалека показались зеленые металлические ворота, украшенные сверху белыми коваными завитками с облупившейся на них краской. Я подошла к ним и опустила сумку на траву. — Ба! Ба! Я приехала! — закричала, толкая калитку вперед. Неприятная тишина в ответ. Острое ощущение, что что-то не так, заставило меня нахмуриться и пристально всмотреться вглубь двора. Будь бабушка в доме, то непременно бы вышла встретить. Она ведь знает точное время прибытия поезда. Я прошла по двору и остановилась возле дома. И тут меня осенило. А где Лучик? Уж он бы точно не стал сдерживать радостный лай. И тишина эта, странная, пугающая. Будка, в которой жил Лучик, стояла за домом. Я подошла ближе, с тяжелым сердцем ожидая увидеть, что она пуста. И истошно завизжала, пятясь назад. Деревянные доски покрывала засохшая кровь. Неестественно вывернутая мохнатая голова Лучика свисала с крыши будки, устремив стеклянные глаза на меня. Возле ошейника из-под вспоротой шкуры торчали оголенные шейные позвонки. Вокруг мертвого пса роились мухи.
Меня охватил ужас. Отступая к дому, я споткнулась о ступеньку крыльца, и визг мой резко осекся. Ударившись боком о ребро ступени, я взвыла и заколотила кулаком в дверь: — Ба, открой! Ну, открой же! — дверь была заперта. Скованная страхом, я достала из кармана ключи. Слезы застилали глаза. Постоянно оборачиваясь, я озиралась, искала взглядом источник этого страха. Не Лучик стал его причиной, а тот, кто его убил. Ключ попал в замочную скважину лишь с третьей попытки. Ворвавшись в дом, я едва не задохнулась от зловония, смешанного со спертым душным воздухом. Умом я все поняла. И почему бабушка не вышла меня встречать, и почему мертв Лучик. Но когда в чувствах преобладает страх, то разум говорит шепотом. И единственным, чего я жаждала в эту минуту, было увидеть то ужасное, о чем он шепчет. Вместе с тем я страшилась этого желания, против воли заставляя себя передвигать ногами. Мне послышалось неясное то ли дребезжание, то ли жужжание, чем-то напоминающее гудящий вдалеке улей. Зажимая нос рукавом, я прошла в комнату, из которой доносился невнятный звук. Бегло обвела ее взглядом и содрогнулась. На полу валялись сорванные с окон шторы, обломки стульев и письменного стола. Стены почти до потолка были измазаны бурыми полосами, будто бы их нанесли большим малярным валиком. Мухи, а им не было счету, роились под потолком, ползали по стенам и оконным стеклам. Они небольшими стайками передвигались по полу, сплошь залитому застывшей кровью, и гнездились на кусках протухшего мяса, разбросанных повсюду. Здесь смердело. Я была больше не в силах сдерживать рвоту и согнулась пополам, избавляясь от недавно съеденной еды. Мухи, до того не заметившие меня, вдруг взвились в воздух. Словно ликуя, закружились черным, жужжащим вихрем. Холодный пот заструился по спине. Откашливаясь, я проглотила горькую слюну и, почувствовав новый спазм в желудке, бросилась прочь из дома. Безумие. Все вокруг - безумие. Дурной сон. Я бы утешилась этим объяснением, но я собственными глазами видела, как полчище мух вырвалось из дома вслед за мной и развеялось по ветру. Присев на траву, я спряталась за забором. Меня душили немые рыдания. Казалось, услышь мухи мой всхлип, и они вернутся для… для чего? Я не понимала, как и того, как рой попал в дом с закрытыми окнами и дверьми. Их запустил убийца? КАК? Убийца. Мухи. Бабушка Маша. Лучик. Дурной сон. Теплый ветер обдувал залитое слезами лицо. Я поднялась и, сгорбившись в ожидании удара со спины, перешла через дорогу, — к соседскому дому. Там жила моя школьная подруга. Залаяла собака, и я пугливо оглянулась на бабушкин дом. Ничего. Двери нараспашку и пустые окна, сдерживающие смрад внутри дома. Из-за приоткрытых ворот выглянула Лена. — Настя! — радостно окликнула, но стоило мне повернуться к ней, как Лена переменилась в лице и распахнула ворота шире. — Что… случилось? Что-то с бабушкой? Я истерически разрыдалась и забежала за ворота. — За-закрой, — попросила, и Лена испуганно хлопнула железной дверью. — Да что случилось-то?! Настя! — заразилась моей истерикой Лена, а я не находила слов. Села на землю и, обхватив колени руками, выла, едва ли не по-звериному. — Настя! — Лена наклонилась ко мне и схватила за трясущиеся плечи: — Идем в дом. Идем, идем, — она помогла мне встать и проводила в дом. Усадила на кухне и заставила выпить воды, в которую щедро добавила валерианы. Больше с вопросами она не приставала - выжидала. И вскоре это дало свои плоды. Неудержимые сперва рыдания стали прерывистыми, а после и вовсе иссякли. Остались лишь редкие всхлипы, не мешающие мне говорить, да опустошенность, словно вместе с рыданиями закончились и силы. — Что случилось? — повторила вопрос Лена. И я честно ответила:— Не знаю. Там… там Лучик мертвый, и запах, и мухи. Все разбросано. Я не знаю, не знаю… не понимаю. — Я тоже ничего не понимаю, Настя! — воскликнула Лена. — Ты можешь объяснить, что произошло? Я покачала головой. — Что с бабушкой Машей? Она дома? — Дома-а-а, — проскулила я и замотала головой, не видя ничего вокруг от вновь подступивших слез.— Так, так, так, — подскочила ко мне Лена и схватила за руку. — Хватит, успокойся. Пойдем в комнату, приляжешь. А я Степанычу позвоню. Боже, какие у тебя ледяные руки…Она помогла мне дойти до дивана и накрыла одеялом, и я укуталась в него с головой, продолжив изливать боль на подушку. Время тянулось мучительно долго. Ко мне заходила Лена, что-то спрашивала, беспокоилась. Я шмыгала торчащим из-под одеяла носом и молчала. Выжидала. И когда, наконец, пришел Степаныч, я надеялась, что он посмеется надо мной и назовет фантазеркой. Его голос заставил меня вынырнуть из-под одеяла. Он стоял у двери, бледный и, кажется, напуганный не меньше, чем я. По его форме расплылись большие, мокрые пятна, с рыжих волос на висках каплями стекал пот. Он смотрел на меня, а я – на него. И никто не решался заговорить первым. Я трусила, он нервничал. — Если тебе нужна медицинская помощь, то вызову скорую, — сказал он, сделав пару шагов ко мне. И получив отрицательный ответ, спросил: — Ты можешь рассказать мне, что видела и о том, что тебя напугало? Он достал ручку и лист бумаги, прицепил его к канцелярскому планшету, готовясь записать каждое мое слово.— А что видели вы? — с замершим сердцем спросила я. — Место преступления и труп. Чей - предстоит выяснить. Всякая надежда разбилась вдребезги, безжалостно изранив сердце осколками. — Это моя бабушка? Степаныч медлил с ответом, ответственно отыскивая на моем лице намек на приближение истерики. — Вероятнее всего, — с печальным вздохом ответил он. — Все, что могу сказать от себя, - это старая женщина. Остальное прояснит экспертиза. Я заторможено кивнула. Да, это бабушка. Моя, горячо любимая бабушка Маша. Мне казалось, что я кровоточила изнутри. Но то были лишь слезы, стекающие по подбородку. Сколько я так сидела, словно обездвиженная, не знаю. Но когда Степаныч громко покашлял, напоминая о себе, я вдруг увидела, что он сидит рядом со мной на диване. — Расскажи, что видела, — снова попросил он, и я рассказала обо всем, что видела. О Лучике, о мухах и о разлагающихся кусках тела, лежащих на полу. А когда закончила, посмотрела на Степаныча - тот был мрачным и озадаченным. — Я разберусь во всем, — пообещал он прежде, чем ушел. Я легла на диван и пустым взглядом уставилась в потолок. Бабушка звонила два дня назад. Тогда она была еще жива, а я радостно собирала сумку и готовилась счастливо провести лето в деревне. За что же судьба меня так наказала? С кухни послышалось жаркое перешептывание. Я подошла к двери и, прислушиваясь, зная почти наверняка, что разговор идёт о бабушке. Фразы долетали обрывками, терялись слова, но суть их была ясна. — Я не знаю, Лена… я вообще не понимаю, с чем мы имеем дело…— … человек? — Ну, а кто же еще? Полтергейст что ли? — Что… произошло? — Ее как будто швыряли об стены… ни хрена не понятно… скальп возле батареи валялся… по кускам разорвали… живот вспорот, кишки даже на потолке. Не в силах больше это слушать, я в отчаянии заколотила в дверь. Не контролируя себя, полностью поглощенная приступом истерии, я царапала ногтями дверное полотно, кидалась на него всем телом и истошно вопила, возненавидев свою беспомощность. В ту минуту мне казалось, что эта агония никогда не закончится. Но дверь отворилась, а за ней – Лена с ведром воды в руках. Выплеснув на меня все десять литров, она подождала, пока я, тихонько вздрагивая, осяду на пол, а после подошла и обняла.
