В печке потрескивали дрова, от уютного бока русской печи шло ровное, приятное тепло. Митька валялся на лежанке, уперев ноги в щит печи. Весь день он возился на улице, копая в огороде окопы в снегу. Ещё в войну играл. Сам за «наших» разумеется, а фашистами выступали кусты, торчащие из-под снега. Изредка пролетали вороны, Митька валился на спину, и пытался подбить «фашистские юнкерсы» из своего «дегтяря». Пулемёт папка Митьке сделал. Как настоящий! Даже с диском сверху. И он же Митьке объяснил, что он не просто «ручной пулемёт» называется, а Ручной Пулемёт Дегтярёва. Если коротко, то РПД или «дегтярь». Митькин папа знает. Он воевал в войну, и без ноги из-за неё остался. Митька этого не помнит конечно, он поздний ребёнок. «Поскрёбыш», так иногда его папа и мама называют.
Митька выглянул из-за печи, посмотреть чем родители занимаются. Мама пряла пряжу. Опять носки вязать будет. Митька от неё уже получил сегодня по шее, за очередные порванные носки. Чё ж теперь? Не сидеть же сиднем? Папка подшивал валенки. Самое интересное, Митька пропустил. Это когда папа дратву сучит из ниток. По полу катушки скачут, за ними Мурка гоняется, а за Муркой – Митька. Весело! Пока маме не надоедает тарарам. Тогда Мурка получает веником, и прячется под койку, а Митька получает по шее, и прячется на печку. Зато сейчас можно пристать к папе, чтоб про войну рассказал. Он не любит почему-то про неё вспоминать. Но Митька знает как папу разговорить. Он коробку с папиными медалями притаскивал, и расспрашивал его какая за что. Папа начинал рассказывать, а мама тяжело вздохнув, шла в кладовку и приносила папе чекушку. Тот, поблагодарив мать за «наркомовские», долго-долго рассказывал Митьке и про фронт, и про довоенное житьё-бытьё. Под эти рассказы Митька и засыпал, а отец до самого утра сидел на сапожном стульчике смоля «Беломор» и думая о чём-то своём. Но такая хитрость получалась, только если назавтра был выходной. А в остальные дни, папа лишь отшучивался, и отправлял Митьку играть с «цацками», как он медали называл.
Митька нахмурил белобрысые бровёнки, пытаясь вспомнить какой сегодня день. Не получилось. Опять выглянул из-за печки, и тихонько позвал мать:
– Мама. Мам. – Матушка оторвалась от прялки:
– Отогрелся, пострелёныш? Есть будешь? Давай щей налью?
– Не. Не хочу, мам.
– А чего не лежится? Спать скоро уже.
– Мам. А вы с папой на работу завтра?
– Суббота сегодня. Завтра выходной.
Митька шмыгнул обратно за печку. Поворошился там немного, и потихоньку слез с лежанки. Подошёл к отцу:
– Пап, а можно я твои медали посмотрю? – Отец усмехнулся – Так они уже твои стали. Ты же их к себе в шкаф припрятал. Бери конечно.
Митька залез в шкаф, вытащил оттуда коробку с медалями. Красивые они. Ленточки разноцветные, сами медали золотые. Правда папа объяснял Митьке, что не золотые, а латунные. Но всё равно красивые! Больше всего Митьке нравилась медаль «За взятие Будапешта». Подтащил коробку ближе к отцу. Погремел для виду медалями. Вытащил неприметную медаль, которая ценнее всего для отца была:
– Пап, а этот орден тебе за что дали? – Отец с матерью переглянулись и заулыбались. Все Митькины хитрости и подходцы, им давно были известны.
– Сынок, ты про эти цацки, уже лучше меня знаешь. Не орден это, а медаль «За отвагу». За танк сожженный мне её дали. А потом отняли. А потом снова вернули.
Для Митьки это уже было новым сюжетом. Глазёнки его засверкали:
– А почему отняли??? А почему вернули??? – Тут вмешалась мать:
– Отец, может не надо про это? Мал ещё. Ляпнет где ни то, по недомыслию.
– А чего же? Ничего этакого здесь нет. В штрафбате, я кровью всё смыл, и цацки мне не за просто так вернули. Да и не поймёт он, глупо́й ещё.
– Ну смотри, коли так. К соседке сходить? Занять четвертинку?
– А чего же и нет? С устатку, да в субботу. Сам Бог велел. Ну а я пока на стол соберу, ужинать сядем.
Когда мама вернулась, отец уже накрыл на стол. Митька, за день нагулявший аппетит, усердно работал ложкой. К отцу не приставал, знал что за болтовню за столом, и ложкой в лоб схлопотать можно. Отец откупорил бутылку, налил рюмку.
– Ну, спасибо мать, за наркомовские.
Выпив рюмку, принялся за щи. Неспешно поел, налил густого, почти чёрного чая себе в кружку, и пожиже в кружку Митьке. Перешли на отцово рабочее место. Отец сел на свой стульчик и поставил на табуретку перед собой, обе кружки. Митька приволок подушку, и устроился напротив отца.
– Ну что, Митрий. Теперь и погутарить можно. Про медальку отважную, я тебе много разов рассказывал. А вот как у меня её отобрали, недосуг было. В 43 году в госпиталь я попал, в наступлении пулю схлопотал в живот. Подвезло мне тогда, кишки пустые были, и обошлось без воспалений и прочей катавасии. Однако почти месяц провалялся в госпитале. После поправки, отправили меня на формировку, а не в свою часть. На формировке сколотили из нас маршевые роты, и отправили в сторону фронта. В роте сплошь необстрелянные пацаны были, я один средь них как орёл. И пороху нюхнул, и медальку получил. А пацаны те из центральной России были, тощие, голодные все. Тогда по всей России голодали, однако в Сибири, да на Урале, хоть какой-то приварок был. А эти… ну чисто курята.
Отец прервался, сходил принёс непочатую пачку «Беломора», и налил ещё рюмку. Вернувшись на место, не спеша распечатал пачку, вынул папиросу, закурил и продолжил:
– Ну вот. А ротным к нам сунули вертухая бывшего. Был он капитаном в лагере где-то, но проштрафился. Его до старлея понизили, и на фронт отправили нами командовать. Ряха у того старлея была, с лошадиный круп размером. И наглая к тому ж. Нас не сразу на передовую отправили, поначалу во втором эшелоне продержали. И начал наш командир, харчи у мальчишек отбирать. Меня он замать остерегался, а у мальцов по-наглянке сухпай отбирал и на вещи выменивал.
Отец вновь прервался, и извиняющимся взглядом посмотрел на мать. Та, уже убрав со стола, сидела подперев щёку ладошкой, и в ответ на отцовский взгляд, глубоко вздохнула. Отец затянулся, и продолжил:
