Все боятся смерти. Пожалуй, это самый главный и самый естественный страх, живущий в каждом человеке. И тому, кто скажет, что не боится старуху с косой, я посмеюсь в лицо. Что там, за гранью нашей жизни? Вечный покой? Адские муки? Или новое воплощение?
Для меня это не так уж важно. Даже огонь преисподней я предпочту вечной борьбе с учителем.
Он был тих, слишком тих. Он все еще видел во мне слабого мальчика и наивно полагал, что его плану я помешать не в силах, и даже не догадывался, что план-то был моим. Я не спеша собирался, проживая каждую минуту как последнюю. Они и были последними. Последний чай в номере отеля подальше от Москвы, последние звуки любимой музыки, последнее ощущение руля в руках, последнее чувство скорости. Все эти мелочи, когда ты намеренно идешь на смерть, кажутся такими важными, хотя еще недавно не имели никакого значения.
Но разве мог я колебаться? Неважно, колдун я или марионетка могущественной души, я все равно человек, и я боюсь. Смерть в костре – худшая смерть из всех. Но мне не привыкать. А потому я уверенно шел к своей цели, которую так умело воплотила Анна.
С первого дня нашего знакомства я подводил ее к этой мысли. Учитель мешал, вклинивался в мои планы, вершил свои, переворачивал все с ног на голову и обратно. Но каждым своим действием он приближал Анну к верному решению.
Он ненавидел меня за то, что и в этой жизни я упорно толкал ведьму в объятия мерзкого инквизитора, и бился в бешенстве, когда они нашли друг друга. О, я и сам себя ненавидел в тот момент! Но я успел получить даже больше, чем мог себе вообразить: девушка, которую я так и не позволил себе полюбить, все же была моей. Пусть всего лишь мгновение, пусть и обманом, но в этой жизни я ощутил все. Как и желал того учитель. Как желал я сам.
А значит, колебаться я просто не имел права. Ведь я сделал все, чтобы приблизить день своего освобождения: намекал, указывал на прошлое, подсунул заклинание, пожертвовав нами обоими. Я смотал такой клубок из переплетения прошлого с настоящим, что сейчас все это кажется мне невозможным! И все ради одного мгновения.
Сейчас мы с учителем стремились в загородный дом Кирилла, где раз и навсегда в моей истории будет поставлена точка. Стоило Анне принять единственно верное решение, и наша связь стала такой крепкой, какой не была никогда. Я слышал ее мысли со звенящей четкостью на любом расстоянии – только я, учитель даже не догадывался. Годы тренировок не прошли зря.
Я гнал по трассе, стараясь не думать о том, что меня ждет. И чем ближе я оказывался, тем громче звучала в моей голове паника Анны. Она металась до последнего, я и сам метался. Сбежать вместе с ней казалось мне таким манящим решением. Настолько же манящим, насколько и смертельным для нас обоих.
В последний раз я облокотился на капот машины, ощутив ее разогретую глянцевую поверхность. Анна показалась из-за угла дома. Несмотря на усталость и печать тревоги, пронизывающие каждое ее движение, она была даже прекраснее, чем всегда.
Замешкавшись на секунду, девушка бросилась в мои объятия, и я с силой прижал к себе любимую, сестру, подругу. Я готов.
Готов к последним минутам.
Впереди лишь свобода.
Голова, словно я был тряпичной куклой, тащилась по холодной брусчатке вслед за связанными руками и ногами, и отзвуки боли пронизывали все тело. Сил сопротивляться людям, которые волокли меня, усмехаясь и перекрикиваясь, совершенно не было. Я чувствовал только слабость, голод и полную истощенность. Несколько раз я начинал задыхаться, когда тащившие меня всадники тормозили, и мое тело пролетало чуть вперед, ударяясь грудью о жесткие камни. Голова, разбитая, со скомканными длинными волосами, полная копошащихся в них вшей, подлетала, словно мяч и, пронзая тело болью все мое существо, опускалась на дорогу.
В голове крутилась лишь одна мысль: «Сказать! Я должен сказать! Иначе мне не освободиться! Он слишком силен и слишком уверен, что я принадлежу ему навеки! Бедная, бедная Анна… Неужели она никогда этого мне не простит?»
Перед внутренним взором проносился образ рыжеволосой задорной девушки с зелеными лучистыми глазами и теплой улыбкой, которую я чувствовал так, будто она была рядом. Я должен пожертвовать ею и собой. Мы оба должны сгореть.
***
Анна. Это имя было со мной с самого рождения. Я не знал, кто она, откуда взялась и существует ли вообще, но ни секунды не сомневался, что мы связаны. И однажды нам предстоит встретиться. Только позже учитель объяснил, что именно она повинна во всех моих бедах. Но я так и не поверил ему, как всю жизнь отказывался верить.
Когда я проснулся, в доме было еще совсем темно. Безлунная ночь заставляла напрягать глаза, чтобы разглядеть очертания большой комнаты, единственной в доме, с окнами на все стороны. Конец августа принес первые ночные заморозки, и если выдохнуть, изо рта пойдет белесый дымок. Как будто я взрослый и курю.
Гадкий сон снова пришел ко мне после нескольких спокойных дней, не дав нормально выспаться. Я постарался сдержать крик и лишь тихо всхлипнул – мама не любит, когда я рассказываю ей о страшных снах. Начинает причитать и снова искать спасение. Так зачем ее расстраивать?
Мама говорит, что я все выдумываю и запрещает смотреть страшные фильмы по телевизору, потому что я – слишком впечатлительный, и потом мне мерещится всякая пакость. Она всегда делает вид, что не верит, но я-то замечаю, как она поглядывает на меня, когда я говорю с Ним.
Я помню свою жизнь лет с трех, это сейчас, в семь, я достаточно взрослый и научился скрывать лишнее. А раньше я рассказывал о Нем маме, а она плакала по ночам. Тогда я пообещал себе больше ее не расстраивать.
Сначала я не понимал Его – Он говорил незнакомые слова, вел какие-то беседы и отдавал приказы, каждый раз раздражаясь, что я не слушаюсь. Я знаю, что это Он изо дня в день показывает мне сны: они идут один за другим, рассказывая целую жизнь, потом начинаются заново, как сериал. Пока я не запоминаю каждую деталь, каждое ощущение, каждого человека.
Он называет меня Иоганном, хотя мама говорит, что я – Игорь, и никакого другого имени у меня нет. Мне же «Иоганн» нравится куда больше, но я пообещал маме никому это имя не говорить. И уж тем более не рассказывать про него, иначе меня заберут в больницу насовсем и положат одного, а не с мамой, как в детстве, когда у меня страшно разболелась голова.
Половицы скрипнули, и в темноте я мог разглядеть, как мама поднялась с кровати и, завернувшись в шаль, отправилась разжигать котел. Скоро по трубам побежит горячая вода, и можно будет так сильно не кутаться в одеяло.
В дальнем углу, который мы называли кухней, блеснул синий огонек – мама зажгла плиту и поставила греться белый эмалированный чайник, разрисованный цветами. Сейчас посреди ночи я этого не видел, но хорошо помнил. Она вздохнула и присела на табурет возле обеденного стола – ей тоже не спится.
