«Саша! Сашка-а! Ну, где ты, дрянная девчонка шляешься? Петрович мне всю плешь проест…» – возле низкой калитки у побелённой мазанки баба Нюра, из-под ладони оглядывая берег, костерит внучку.
Ещё с вечера договорились, что соседский Ромик перенесёт в лодку соль, пайку на три дня и смену одежды, а Саша утром отвезёт всё на остров. «И вот, куда её леший унёс?». Нюра злится, потому что утро, а уже жара и еда с уловом, как пить дать, испортятся. Злится потому, что подозревает мужа в браконьерстве. Там с ним участковый Вилейко вместе с законом.
«Ну, объявишься ты дома, – она мстительно прищуривается – я тебе последние волосёнки повыщипаю, старый дуралей».
Над пляжем колышется марево, узкая синяя полоса моря бликует так, что выбивает слезу. Видны несколько сараев для лодок и вышка спасателей. «Может, внучка треплется с парнями? – гадает бабуля. – Погоди ужо!»
Она выдёргивает прут из плетня и решительно направляется к берегу.
Александра Арчакова лежит в тени баркаса, смотрит в линялое небо и слушает, как накатывают волны. Девчонка пытается из скучного однообразия извлечь чудо: «Вдруг бы я превратилась в жар-птицу!.. В жар – запросто. В таком пекле в жареную курицу можно превратиться». Она звонко хохочет, тут же слышит призывы бабушки и вспоминает о делах. Вскакивает, вытрясает песок из балеток и несётся к дому.
Сейчас Шура похожа на птицу: лёгкие кудри и короткий ситцевый топ трепещут за спиной, словно крылья.
Нюра облегчённо вздыхает. Напутствует и, когда внучка готова сорваться с места, вспоминает про панаму. Суетливо шарит на полке и протягивает: «Надевай! А не то голову напечёт. Тебе час идти – она на мгновение превращается в бывалую мореманшу. – Может, Ромика позвать?» Но, заметив презрительно скорченное личико, только машет рукой, мол, ну и ладно. – На обед сделаю окрошку. Не опаздывай».
Уже на бегу девчуля повернулась к дому, помахала на прощанье, а вскоре раздался звук будто игрушечного из-за расстояния движка, и над водой растаяло дымное облачко.
Саше не видно, как над перевёрнутой днищем вверх лодкой разогнулся темноволосый юноша, вытер ветошью перепачканные ладони. Приставив одну козырьком над синими глазами, провожает моторку Петровича. Парень скалит белые зубы, приговаривая: «Сашечка – букашечка».
«Всем морякам – семь футов под килем и Нептуново благоволение», – скороговоркой прошептала старая рыбачка.
Анна Емельяновна, Нюра, для соседей – просто бабка Нюра прожила С Фёдором Петровичем Арчаковым без малого пятьдесят годочков. Так что нюхом чуяла не только самогонные пары, закусанные салом с чесноком на очередной дегустации, но даже тонкую материю его пиратской души. Супруг не мог жить без приключений на задницу. Слава богу, все они оказывались почти безобидными или зарученные с кем-то, кто мог деда выгородить ежели что. Вот, как сейчас. Скорее всего, Миша Вилейко и подбил старого поставить сеть на осётра. «Под статью подводит дурня», – кипятится жена. «А девка вся в деда. Ей тоже перца под хвостом не достаёт. И куда мать смотрит?»
Она некстати вспоминает, что каждый год Христа ради умоляла дочь привезти Сашу на лето. Ведь, как хорошо здесь девчушке. Здоровый климат, натуральная еда, фрукты. Опять же, не торчит в телефоне, а помогает по хозяйству… друзей завела. Не то что в каменном мешке. «Город – тоже мне… За ванну, унитаз и телевизор люди сидят всю жизнь в четырёх стенах и пашут на дядю».
Мысли перебегают на другую важную тему: «Может, доча замуж выйдет скорее». Но что-то ей подсказывает: после залётного удальца Илюши, поп-звезды центрального разлива, обжёгшись на молоке, та будет теперь долго дуть на воду. Нюра обескураженно машет рукой с плеча. «Сами разберутся, не дети малые. На всякие глупости утро потратила, а обед да картошка для свинки сами не сварятся». Старая женщина решительно развернулась, и, прихрамывая, поднялась по ступенькам. За ней хлопушкой стрельнула лёгкая дверь веранды.
Каспийская зелёная волна ласкает днище катера, слегка потряхивает его, но в целом настроена благодушно. Сашка заломила козырёк панамы и твёрдой рукой ведёт свою шхуну на абордаж острова Птичьего. Кусок земли над водой зарос камышом, и осенью здесь перелётные птицы устраивают базарный гвалт. Издали видны рыбачья изба с железной трубой на плоской крыше и два человека.
Она никогда не задумывалась, насколько старые её родные. Бабушка переспорит белый свет, и все согласятся, что она ещё хоть куда, лишь бы отвязаться, а дед… дед ещё на внучкиной свадьбе сплясать обещал. Долго ему ждать. Ей в прошлом месяце только пятнадцать исполнилось. Да и жених ещё не вырос. Она внезапно вспыхивает, представив насмешливый синий взгляд соседа Ромика Корчени. Конечно, он уже на второй курс техноложки перешёл. Она для него пигалица. Всё ухмылочки отпускает. Футы-нуты… павлин. Сашка звонко смеётся и крепче сжимает руль.
Её мысли возвращаются к дедушке.
Небольшого роста шустрый мужичок, весь просмолённый на горячем солнце, сморщенный, как чернослив, с синими искрами глаз и в красной бандане, он никогда не сидит на месте и выглядит намного живее тугодума лейтенанта.
Мужчины стоят у металлического стола, на котором несколько поколений ело, чинило сети, разделывало рыбу.
Сашка представила, как раскалился, что твоя сковородка, сейчас стол – можно яйца жарить, и вновь засмеялась.
Мужчины услышали звук мотора, и дед суетливо сложил вчетверо большой, похожий на старую газету, лист. «Интересно, что это у них? Может, места прикормленные?» Но пусть, ей всё равно, а вопрос застрял в голове. Однако она уже причалила и мешалась, желая помочь взрослым вытащить моторку подальше на песок.
Дед заглянул в переносной холодильник и в воздухе раздался победоносный крик:
– Ай да Шурочка, ай да умничка! Всё привезла, ничего не забыла. И Нюре низкий поклон. Пущай и побрешет когда, зато не жена, а – но пасаран – сказала – сделала.
Деда не ругался, зато употреблял какие-то смешные слова, как теперь. Саша не маленькая, могла узнать, что они обозначают, но чаще оставляла всё, как есть. Так веселее. Но пасаран —так но пасаран.
Фёдор Петрович повернулся к молчаливому напарнику:
– Не бойся, Мишаня, собаки, которая лает…
Девочка громко засмеялась. Она понимала, когда дед шутил. Мужики – старые приятели. Не один пуд соли съели. Дядя тоже знал, что Петрович без приколов – не человек.