«…И вскочила тогда Крошечка-Хаврошечка на своего верного боевого коня и сказала: „Будь что будет, а найду свое счастье, только бы Царевна-лягушка мне все планы не спутала. Ну да если что, мачехе письмецо пошлю – выручит“».
В тексте авторского произведения подобный образ вряд ли кого-нибудь удивит. Ведь автор по щучьему веленью, по своему хотенью хоть Хаврошечку научит скакать во весь опор, хоть Царевну-лягушку сделает коварной кикиморой. Но в народной, фольклорной сказке такое развитие событий исключено. Облик, характеры и даже испытания героев и героинь распределены так же четко, как наряды и аксессуары по шкафчикам в гримерной: Хаврошечке – ситцевый сарафанчик, Марье Моревне (до поры до времени) – доспехи, Василисе Прекрасной – шитый золотом наряд, а бабе-яге – что-нибудь темное да ступу с помелом. Каждый набор черт схематичен, узнаваем и лежит в основе целого ряда связанных образов, то есть архетипичен.
Архетип (от др.-греч. ἄρχω – «начало» и τύπος – «сорт, вид») – это первичная универсальная типообразующая форма, «конкретная явленность абстрактного». Далекими предками архетипа как понятия были эйдосы Платона, которые философ называл «началами», живущими в душе каждого человека и общими для всех. Вот эти начала-эйдосы и развернулись во всю ширь в различных контекстах мировой культуры.
В литературоведении под этим термином понимается «порождающая модель» (по А. Ю. Большаковой), которая может внешне варьироваться, но при этом сохраняет свое смысловое ядро. В культурологии базовая культурная модель.
В социологии это социальная роль со всеми присущими ей поведенческими сценариями и этическими установками (применительно к сказкам «мать», «отец», «невеста», «воин» и т. д.).
В психологии, особенно в сказкотерапии, архетип выступает как некая константа на фоне постоянно изменяющихся культурно-исторических «декораций». Т. Д. Зинкевич-Евстигнеева называет его «базовой матрицей» и «фундаментальным механизмом».
Архетипичны не только сказочные герои, но и контекст, в котором они действуют, то есть сами сказки. Выходя далеко за границы развлекательного чтения, они консервируют, казалось бы, в привычных и несложных образах информацию о мифологической, бытовой, социально-исторической, поведенческой, духовной сторонах жизни.
В Древней Руси волшебную сказку (в отличие от бытовой) вообще не рассматривали как развлечение. Это была форма колдовского обряда со своими заклинаниями, отголоски которых отразились в повторяемости элементов и устоявшихся формулировках. Отчасти этим объясняется исключительно устное бытование жанра.
С XVII столетия сказку стали воспринимать как художественное произведение и только с XIX века конкретно как «вымышленный рассказ, небывалую и даже несбыточную повесть, сказание» (В. И. Даль). Этот рубеж в отношении к сказке отмечал В. Я. Пропп: «[К 1840 годам был] намечен один из основных признаков [сказки], а именно… характер сказки как вымысла, не выдающего себя за действительность».
К разным исследователям сказка, как избушка на курьих ножках, поворачивалась своим окошком. Психолог К. Юнг видел в ней подсознательную фантазию, собиратель фольклора А. Н. Афанасьев – метафорическое описание природных явлений, а Е. М. Мелетинский акцентировал внимание на пережитках ритуально-мифологического мышления.
В современном литературоведении эталонной считается классификация сказок, предложенная В. Я. Проппом: кумулятивные, о людях, о животных и волшебные. На стыке литературоведения и психологии появились и более узкие классификации, в том числе по гендерному признаку центрального персонажа и по характеру достижения им цели (В. Н. Люсин, В. А. Чернышев). Из всего этого разнообразия остановимся на волшебных сказках с центральным женским персонажем.
В. А. Чернышев вывел своеобразную систему координат, в которую поместил двенадцать типажей, с одной стороны восходящих к архетипам древности родом из русского фольклора, с другой – к архетипам юнгианской школы (о них чуть ниже).
Женские образы представлены здесь фигурами матери (мачехи), Василисы Прекрасной и бабы-яги. У каждой из них есть своя цель, обозначенная на «оси мотивации» («Стабильность и контроль», «Риск и мастерство», «Принадлежность и обладание», «Независимость и самореализация»). «Ось стадий» показывает уровень сформированности личности на этапах «подготовки», «пути» и «возвращения».
Мотив пути-испытания со своими антагонистами и помощниками лежит в основе любого сказочного сюжета. Несмотря на различие «декораций», маршрут неизменен: мир живых (точка отправления, «подготовка» по Чернышеву) – мир мертвых («путь») – мир живых («возвращение» в новом качестве). В. Я. Пропп демонстрирует это на примере двух царств: того, куда слушатель попадает в зачине сказки («В некотором царстве, в некотором государстве»), и того, куда герой вынужден отправиться «за тридевять земель».
При этом «виновником» или «заказчиком» путешествия может выступать представитель любого из указанных миров (девушка отправляется «на тот свет» к бабе-яге по приказу мачехи, Иван-царевич совершает свое странствие, чтобы вызволить Марью Моревну или Царевну-лягушку из царства Кощеева).
В. Н. Люсин соотносит этот маршрут с определенным «сценарием успеха». Ведь героиня, которая занимает центральное место в истории, страдает, странствует по белу свету, совершает то подвиги, то ошибки, сражается и выживает, достойна награды. Для персонажа-мужчины это, как правило, прекрасная невеста, а заодно полцарства с перспективой престолонаследия или хотя бы богатые подарки. Героини, кажется, скромнее: им достаточно замужества; правда, выйти им предстоит порой за неожиданного, но наиболее достойного кандидата.
Героини русских народных сказок занимают прочные позиции «хороших» или «плохих» и действуют по активному или пассивному сценарию успеха. «Хорошие активные» представлены образами героинь-воительниц и спасительниц; к «хорошим пассивным» относятся угнетенные «девы в беде». Отрицательные героини (злодейки) как движущая сила сюжета традиционно занимают активную позицию.
Чтобы создать достаточно полные портреты женских архетипов, рассмотрим их с психологической, мифологической, социально-исторической и нравственно-этической точек зрения.
* * *
Уже в дошкольном возрасте ребенок идентифицирует себя с персонажем: принимает или не принимает его позицию, оправдывает или осуждает действия, оценивает ситуацию, мотивы, испытания, «примеряет», в том числе гендерные, модели поведения, усваивает морально-этические нормы и здоровые реакции на то или иное событие (гнев, торжество, чувство вины, правоты и т. д.), формируя таким образом собственную субъектность (А. В. Бездидько, М. Киммел и Э. Берн).
