Так себе выдался денёк.
Да ладно, препаршивый был день, чего уж.
Во-первых, рыжая грива с утра вилась мелким бесом, а
признак это весьма поганый.
Во-вторых, меня чуть не обокрали самым наглым образом.
А, в-третьих, ответка за одну невинную вчерашнюю шутку
мне прилетела до того изощрённая и мерзопакостная, что хоть рот себе зашивай.
Ну, вот как после этого было не жахнуть стопку у Козюли?
И ровно в этот момент меня и застукала хозяйка. Благонравная госпожа На́бода на
дух не переносила спиртного и от своих жильцов требовала только одного: не
являться в съёмные комнаты под мухой и после полуночи. Иначе до свиданьица.
Оплату и залог не возвращаем, это и в договоре прописано. Мелким шрифтом,
читать внимательнее надо.
Сейчас была четверть первого ночи, а я только что опрокинула
в себя фирменную настойку Эрха Козельского. И сразу наткнулась на ошеломлённый взгляд
его сестрицы, Набоды Козельской. Хозяйки той самой уютной квартирки с настырциями
на окнах, что я снимала последние полгода.
Нет, ну правда, как можно требовать от своих жильцов немыслимого,
когда твой собственный брат держит в соседнем доме «наливайку»?!..
Это просто какая-то наглая схема отъёма денег у
ответственных квартиросъёмщиков! Ну ладно, чуточку безответственных. Но не выгонять
же на улицу из-за пятнадцати минут опоздания и крохотной стопки сливовицы!
С видом монашки, узревшей пьяную блудницу, госпожа
Набода демонстративно схватилась за раненое сердце и застонала подстреленной
чайкой. Впрочем, душевные страдания её продлились недолго и уже через несколько
секунд она прошипела:
– Вот уж от вас никак не ожидала, ме́йсе Райкко́нен. А
казались такой приличной жиличкой…
– Давайте, может, вы мне выпишете штраф, сделаете выговор,
да и забудем? – устало потянулась я к кошелю.
– Чтобы квартиру освободили к семи утра, – процедила
Набода.
– А двойной штраф? – с надеждой крикнула я в
удаляющуюся спину. – Или аренду можете повысить! А хотите, лестницы бесплатно
мыть буду? Три недели! Нет, шесть!..
Оскорблённая в лучших чувствах хозяйка даже такое
щедрое предложение проигнорировала.
– Да чтоб тебя саму даже с простой воды развозило
пьянее пья… – тут я с силой хлопнула себя снизу по челюсти, едва не прокусив
язык.
Нет, хорош на сегодня.
А после
вздохнула и потребовала у Козюли чего-нибудь покрепче и поприличнее его
обычного пойла. Раз уж теперь без разницы.
С бутылкой неожиданно неплохого вина я завалилась на
кровать у окна, не раздеваясь. С тоской взглянула на расписные горшки на
подоконнике. Чокнулась с горшком настырции. Расчувствовалась. Обрадованная нежданному
вниманию настырция тоже. Высморкалась в цветастую занавеску. За эти деньги
Набода себе новые купит. За три недели вперёд уплачено, недавно только месячную
аренду вносила. И не вернуть же теперь.
А я, можно подумать, в благотворительницы записывалась.
Не придумав более изощрённой мести, остатки вина я
вылила в горшок с подсохшей наплюмерией, ей лишняя влага не помешает, а за ночь
как раз из почвы в бутоны поднимется. Вот, получи-ка, Набода, с утра освежающий
душ из винишка. А пустую бутылку я демонстративно водрузила на подоконник.
Но хмель облегчения не принёс, наоборот, обострил воспоминания
о случившемся. И снова передёрнуло. Нет, ну это ж надо было такой загогулине случиться…
Я честно попыталась перекрасить эту остаточную дрожь в праведный гнев и отвращение,
но, откровенно говоря, выходило не очень. Удовольствие – оно удовольствие и есть,
как эти судороги потом ни обзывай. Оргасмус, если по-учёному. Тьфу ты, блин.
А ведь были с утра нехорошие признаки, когда те же
волосы кучерявиться начали. Но что за безобидную вчерашнюю шутку мне такая
поганая обратка прилетит – в страшном сне не могло присниться.
Но два часа назад я этого ещё не знала, а потому с
чистой совестью пробиралась впотьмах к заброшке.
Эрба-кристаллы я пасла уже вторую неделю. Дрянь это такая,
что прорасти может в самом неожиданном месте. А там – кто успел, тот и съел.
Люди от жадности срывают их совсем крохотными и бесцветными, пока вокруг другой
пакости из Разнотравного мира не наросло или иные охотники за лёгкими деньгами не
заприметили. Но даже за такие – незрелые, с полногтя величиной – на чёрном рынке
отваливают пару сотен монет. Мои же красавцы вымахали уже размером с крупную
черешню и налились изумрудной зеленью. Ровно три штуки. А это – маленькое, но
весьма нелишнее состояние.
Сегодня полнолуние, они в полную силу вошли, самое время
срывать.
Вот только на заброшенной стройке уже копошился
какой-то поганец, подсвечивая себе фонариком. Для кровохлёбки ненасытной я
тащила бутыль бычьей крови, купленной у мясника, а для жрацены неразборчивой
мешок мясных обрезков от него же. Но опасные прожорливые заросли, надёжно охранявшие
моё сокровище, были безжалостно изрублены в ошмётки и лишь вяло дёргались на
земле.
Кто бы этот поганец ни был, а совсем дурак, что ли? С
холодным оружием в эти заросли лезть! Это даже не смелость – это полная
глупость и безрассудство!
И явный дилетант: вон, сколько полезной травы зря
потоптано. В растунциях, видимо, совсем не разбирается. И теперь поганец ещё тянулся
железным ножиком к стебелькам с эрба-кристаллами, а они же от металла чуть ли не
вдвое силу теряют!
– Клешни свои убрал от моего хабара, – ласково сказала
я в спину, обтянутую кожаным плащом. – И зубочистку эту ржавую выбрось
подальше.
Звук взведённого курка поганец уж, надеюсь, способен
распознать.
– А на хабаре не написано, что твой, – нахально и весело
ответил воришка, не оборачиваясь.
Но даже в тусклом свете фонарика я заметила, как
незаметно он подобрался, как напряглась крепкая шея, чуть дрогнули уши. Ох,
знаю я такую обманчивую невозмутимость…
– Стреляю на счёт «два», – честно предупредила я. –
Раз.
Поганец отложил нож, разогнулся и медленно поднял
руки. Соображает. И сам плавно поднялся с колен. И всё бы шло по плану, если бы
эта каланча, как внезапно обозначилась его фигура в полный рост, не задела
своей кучерявой шевелюрой мерцающий сиреневый кокон, свисавший с низкой балки.
Тоненькая оболочка кокона тут же лопнула, обдав
незадачливого профана облачком пыльцы.
Поганец повернулся ко мне и именно в этот момент громко
чихнул. А мне помешал зажать нос пистоль в одной руке и мешок с требухой в
другой.
– Да твою ж мать… – обречённо простонала я, поняв, что
задерживать дыхание и бежать уже поздно. Пленительный аромат пассифлоры уже
просочился внутрь с неосторожным вдохом, делая свою дурную работу.
Пыльца рассеялась, явив мне этого негодяя во всей
красе. Сердечко, конечно, сразу ёкнуло, как без этого. Просто подпрыгнуло и
ухнуло куда-то вниз, отгоняя всю кровь туда же. Я ещё не успела, как следует,
рассмотреть пога… краса... Боже, где ты был всю мою жизнь?!.. А между ног уже стало
горячо и влажно, и во рту мгновенно пересохло.
