Эпилог, оказавшийся на месте пролога
Москва. Начало нулевых.
– Привет! Ты где?
– Уже на месте.
– Отлично, скоро буду.
– Жду.
Ночь, улица, фонарь, дорога. Автобусная остановка. Не поймешь, не присмотревшись внимательно, где все это происходит. А потом присмотришься – ба, Россия-матушка! Дорога как после бомбежки. На обочинах горы мусора. Краткие, но выразительные комментарии на великом и могучем на двух оставшихся стеклянных стенках остановки. И берущие за сердце слова на приклеенном к стойке листе:
ОПИЛКИ, ПЕСОК, ГРАВИЙ.
КОРОВЫ, КОНИ, НАВОЗ.
Несмотря на позднее время, остановка не пустовала. Некто в темном плаще до пят и надвинутой на нос кепке замер на скамейке в углу – то ли дремал, то ли ждал кого-то.
И дождался.
Мимо него сначала пронеслась, подпрыгивая на ухабах, «Газель». Потом чинно прокатила «музыкальная шкатулка» – тонированная «девятка», – облагораживая окрестности чудными звуками то ли тяжелого рока, то ли таджикского рэпа, а может, и того и другого одновременно.
А потом подъехал невзрачный темный автомобиль. Медленно опустилось переднее правое стекло. Три хлопка слились в один. Так бывает, когда кто-то торопливый или просто умелый ведет огонь из «ствола» с фирменным глушителем. Все пули попали в цель. После каждого попадания фигура на скамейке вздрагивала, не произнося ни звука.
Закончив стрельбу, водитель вышел из машины и двинулся к остановке. Он был невысокого роста, в темных брюках, темной, скрывающей очертания фигуры толстовке и в надвинутом по самые брови капюшоне. Он приблизился к сидящему, присмотрелся и…
И тут в кармане толстовки высветилось окошко телефона, и он сам забился, как рыба на крючке. Опять же без звука.
Москва. Начало нулевых.
Главное разведывательное управление.
– Мне нужен твой парень, Сергеич. Этот, как его… Ах да, Скоморох.
– Имей совесть, Леша! Он же всего десять дней как из командировки!
Хозяин кабинета, моложавый генерал, тяжко вздохнул:
– А то я сам не понимаю.
– А ежели понимаешь, возьми кого-нибудь другого. Из их отдела сейчас трое в Москве.
– Все-то ты знаешь, Сергеич…
Генерал снова вздохнул и искоса глянул на устроившегося за столом напротив здоровенного седого мужика в надежде, что тот войдет в его непростое положение (впрочем, других положений у начальства не бывает), но с грустью констатировал, что тот не повелся.
– Щас зарыдаю, – хмыкнул тот. – Колись уже, Леха, в чем дело?
Эти двое были знакомы давно и долго, с того самого дня двадцать с копейками лет назад, когда матерый оперативник капитан Федор Кандауров взялся опекать пришедшего в группу молодого и зеленого, как весенний лист, лейтенанта Алексея Краснова. Кое-чему научил его, пару раз серьезно помог, и у того со временем многое стало получаться. Этим и объяснялся тот факт, что наедине Краснов позволял себе обращаться к старшему по должности и званию на «ты» и называть его Сергеичем, сохранил с тех давно прошедших лет чувство уважения и благодарности к старшему товарищу и бывшему наставнику.
– В чем дело, в чем дело… – проворчал генерал. С некоторым усилием (животик мешал) он дотянулся до приоткрытого сейфа, извлек из его недр папку и протянул собеседнику. – Читай, сейчас все поймешь. – Он поднял трубку телефона внутренней связи. – Два черных кофе. Крепкий и очень крепкий. – Столько лет прошло, а вкусовые пристрастия старшего товарища из памяти не выветрились.
– Да-а-а… – Полковник захлопнул папку. – Интересное кино! Даже не знаю, как идти с этим к Стасу. Даже боюсь, если честно.
– Да ладно, – усмехнулся генерал, прекрасно знающий, что Кандауров Ф. С. никогда, ничего и никого не боялся. – Что этот Скоморох с тобой сделает? Забьет насмерть домашней тапкой?
– Утопит, – на полном серьезе ответил тот. – В слезах.
– Искренне сочувствую… Кстати, где он сейчас?
– На даче в поселке Клязьма.
– У парня дача на Клязьме? Однако!
– У меня там дача, а Стас сейчас самый натуральный бомж. После того как кое-кто, – он ткнул пальцем в сторону начальственного кресла, – турнул его со служебной квартиры, а саму квартиру толкнул налево.
– Это не я, Сергеич! – возопил, прижав руки к груди, хозяин кабинета. – Чем хочешь поклянусь!
– Знамо дело, не ты. Генерал Петя Быстриков, твой предшественник, постарался. Только парню от этого не легче.
– Значит, так. – Генерал пристукнул ладонью по столу. – Беру этот вопрос под личный контроль. Как только твой парень вернется…
– Даже не мечтай, – покачал головой Кандауров. – К его возвращению у него уже должно быть жилье, чтобы я вывез наконец его шмотки из своей квартиры. И учти…
– Уже все учел, – отозвался бывший лейтенант Леха. – Завтра с утра едешь к нему.
Полковник глянул умоляюще:
– Давай в понедельник! Пусть парень еще пару дней отдохнет…
– Черт с тобой, уговорил.
– Вот скажи мне, Дункан: если у тебя тысяча лиц и одно из них добрые люди разбили вдрызг, то почему болит исключительно собственная морда? Родная, пусть и переделанная пластикой.
Дункан молча кивнул.
– И еще: если ты все время живешь чужой жизнью, когда наконец-то удастся пожить собственной?
Ничего себе вопросики, согласитесь. Откуда только, с какого перепою?
Все просто. Дело в том, что я оперативник Главного разведывательного управления. А еще притворщик. Что это значит? А то, что я на совесть обучен без проблем вливаться в любое общество и растворяться в нем без осадка, подобно капле водопроводной воды в стакане с той же водой. Меня принимают за своего жители российской глубинки, где в моде до сих пор спортивные костюмы производства братского китайского народа и где самым элитарным напитком по праву считается коктейль «Фантазер» (фанта плюс водка «Пять озер» в произвольных пропорциях). И на светском рауте, где никто не говорит по-русски, среди господ во фраках и дам в вечерних платьях и с бриллиантами я тоже не буду выглядеть белой вороной, если, конечно, успею вымыть шею, скинуть треники и нарядиться во что-нибудь подходящее случаю. А еще я могу в кратчайшее время резко поменять образ и начать существовать в нем настолько естественно, что ни у кого не возникнет и тени сомнения, что я именно тот, кем притворяюсь, а не ряженый. В свое время меня здорово обучили этому и многому другому, о чем говорить не стоит. До сих пор не могу понять, как у меня все это получается. Насколько помню, я никогда, с самых юных лет, не испытывал ни малейшей тяги к лицедейству, не участвовал в художественной самодеятельности и даже не читал стишков со сцены. Да и не стоит называть лицедейством то, чем я занимаюсь. Я ведь не играю, а именно проживаю жизнь персонажа, надев его личину, притворившись им. Этим-то мы, притворщики, – а нас в управлении таких несколько, – и отличаемся от актеров. Ведь на кону в нашей работе стоит не какой-нибудь приз какой-нибудь академии, а успех выполняемого задания, в случае провала которого вряд ли обойдешься одной лишь разбитой мордой.
