С ередина семидесятых.
Лето.
Полдень.
Верхнее плато Иликовских высот на западе от Питера.
Пустынно. Солнце жжёт нещадно.
Голое огромное поле с пика холма просматривается на многие километры. Прямо посреди него угадывается просёлочная дорога, основательно заросшая бурьяном. Похоже, машины всё-таки иногда пробираются здесь, сохраняя видимость колеи, но сейчас, покуда хватает глаз, никого нет. Лишь разноголосые кузнечики на все лады стрекочут, вознося хвалу жаре, да ястреб величаво кружит высоко в небе.
Немного жутко.
До войны здесь процветала богатая шумная деревня, утопавшая во фруктовых садах. Как напоминание о былом богатстве и величии деревни всё пространство вокруг на многие километры усыпано сейчас островками одичавших, а потому низкорослых яблонь, вишен, слив, неуверенно-сиротливо торчащих из-за высокой, в полный человеческий рост, травы и зарослей дикой малины. С трёх сторон к холму подползает болотистый неухоженный лес, изборождённый многочисленными ручьями да канавами. Вода из них стекает в конечном итоге в неглубокую, с красной болотной водой речку Карасту, по большой дуге огибающую Иликовские высоты. На севере с пика холма во всей своей красоте и величии открывается темно-синяя «Маркизова лужа» – Невская губа Финского залива – с закрытым для посещения островом Котлин (г. Кронштадт) посреди и множеством маленьких островков с грозными крепостями-фортами вокруг него.
Здесь, на Иликах, во время блокады Ленинграда шли тяжёлые бои за Ораниенбаумский приморский плацдарм, защищавший тогда выход гитлеровцев к Кронштадту. Эти высоты постоянно переходили из рук в руки. Под высокой травой укрылись во множестве глубокие десятиметровые воронки от ударов тяжёлых бомб и снарядов. Здесь на каждый квадратный метр земли – до килограмма железа.
Тяжёлые шли бои.
Здесь жив страх… До сих пор.
О том напоминает людям и памятная стела у подножия холма на лесной дороге. К стеле по откосу глубокой воронки круто поднимается узкая бетонная лестница (Бог весть, где теперь, десятилетия спустя, те лестница и стела! Питерская кольцевая автодорога разорвала холм пополам…)
Мы всегда поднимаемся по бетонной лестнице, чтобы положить полевые цветы у постамента.
Нас пятеро: Шурик, Вавка, Тарас, Толстый и… я.
Нам – «…всем по семь-восемь всем…»
Впрочем, нет, нам слегка больше, давно за десять. У нас – каникулы. Ну, лето ведь. Родители наши, как и положено, на работе. А мы предоставлены сами себе, и потому двор и его окрестности – полностью наши…
А уж какие у нас окрестности!
Это и неописуемый по красоте парк (ныне, десятилетия спустя, – Дворцово-парковый ансамбль «Ораниенбаум»), открытый тогда круглосуточно для свободного посещения всеми желающими. В парке у нас в школьную пору проходят уроки физкультуры, рисования, природоведения, а, кроме того, все школьные субботники и трудовая практика по благоустройству его территории. Парк в городе Ломоносове – наше всё! Никому и в голову не придёт организовать в нём пикник или сделать ещё, не дай Бог, какое безобразие…
Это и огромный, около пяти километров в длину, Красный пруд – запруда реки, где мы купаемся днём и ночью с конца мая до середины сентября. Наш пруд и многоступенчатый рукотворный верхний водопад парка и теперь вполне неплохи, интересны. Жаль только: территория заросла немного, да пришли в негодность коммуникации некогда потрясающего архитектурным исполнением «сердца» – водопада. А ещё зачем-то спилили старые екатерининские липы, клёны да послевоенные великаны-тополя.
Это, конечно же, и расползающийся от города во все стороны на многие-многие десятки километров живой, дикий, настоящий лес, поджатый к городу Иликовскими и Вьюнковскими высотами-холмами.
Во Вьюнках – крутые снежные горки, широкие дорожки и тропинки под лыжню по относительно редкому сухому хвойному лесу. Это место мальчишеского притяжения зимой. А Илики, с их дикими садами, топкими ручьями и болотами, осыпавшимися со времён войны блиндажами и воронками манят вездесущую ребятню летом. До Вьюнков пять километров. Они обжиты и цивилизованы. До Иликов – по дороге десять, через лес по тропам – семь. Они пустынны и неизведанны. Вообще- то, нам запрещено ходить сюда: «опасная зона». Во всяком случае, такое предупреждение написано на табличках при подходе к высотам. Но запретный плод всегда сладок, а значит, «…если нельзя, но очень хочется, то…» Правильно: МОЖНО!
Летом мы – вольные люди: где хотим, там и лазаем!
Ну и правда, кто нас остановит?!
С 9.00 до 18.00 мы – хозяева города и, естественно, его окрестностей.
…Итак, нас пятеро!
Впрочем, это мы думаем, что пятеро.
– Ай, молодец! – хохочет Вавка, глядя с вершины холма вниз на взбирающуюся к нам заросшую дорогу. – Ну, давай-давай, чего уж там! Иди сюда, хватить разведчика из себя строить.
Мы удивлённо смотрим на пустынную дорогу, затем на Вавку, ничего не понимая, переглядываемся.
– Не дай Бог, – продолжает Вавка, – на гадюку в траве угодишь или гнездо ястреба побеспокоишь. Вон! Гляди вверх: сейчас спикирует!
– А-а-а! – вдруг слышим панический детский возглас.
Какой-то белобрысый малыш, в ужасе прикрыв голову руками, быстро несётся к нам, ко мне, и со всего маха врезается в мой живот.
– Опять ты? – наконец сообразив, возмущаюсь я и, не сдержавшись, хватаю его за ухо: – Серый, я ж сказал: сидеть дома, пока не вернусь. А ты что удумал?
Разведчиком – кто бы мог подумать?! – оказывается мой младший братишка, которому не то что «по семь-восемь всем», ему только-только шесть лет исполнилось. А, гляди-ка, какой шустрый оказался: увязался за мной на полигон – тайком, без спроса.
Ах ты, Боже мой!
А если б потерялся в лесу, пока, прячась, шёл сзади нас?
– Да-а, – канючит Серый, всхлипывая от боли и обиды, – что мне дома одному делать? А ты меня, кстати, давно на Илики обещаешь взять.
Ох, уж этот злосчастный июль.
Ну просто беда!
Все детские садики в городке закрыты – отпуск, ремонт, подготовка к новому учебному году. В результате от «мелюзги» во дворе деваться некуда! Ну, с этим-то обстоятельством ещё можно мириться – мало ли других мест в городе или за городом! А вот как быть с младшими братьями да сёстрами? Их куда девать? Мамка с тебя последнюю шкуру снимет, если вовремя не накормишь их, да не развлечёшь, да, не дай Бог, пожалуются: мол, обижают их, бедненьких, в игру не берут. Хорошо Шурику: у него сестра – его близнец-ровесник. Она – сама по себе, он – сам по себе. Ещё неизвестно, кто из них за старшего на хозяйстве остаётся. А Тарасу и Толстому вообще повезло: они сами – младшие в своих семьях. Чуть что-то не так – вали всё на старшего и будешь в шоколаде! Вот только Вавка из всей моей честной компании один меня и понимает: у него брат Димка младше моего Серого, да ещё сестрёнка – вообще грудничок. Возможно, оттого он эту «мелюзгу» лучше всех нас знает, сердцем чувствует. А они… его любят и слушаются.
