Вечером мать сидела и гадала на кофейной гуще. Кофе родители из экономии не покупали, так она собирала гущу из чашек коллег по работе и приносила домой. Долго хмурилась, вглядываясь в узоры гущи.
– Что-то нехорошее выходит, – хмуро сказала наконец и посмотрела на нас с братом. – Что-то плохое скоро случится.
– Тань, батя мой помер, – сообщил пришедший с работы отец.
– Ох ты ж, Господи! – всплеснула руками мать. – Как же так?
– А вот так. Вдруг, как говорится, как гром среди ясного снега, взял и помер.
– Вот, Вить, а я же как раз перед твоим приходом детям сказала, что что-то случится.
– Опять твоя интуиция?
– Нет, кофейная гуща показала.
– Да сказки это все, – отмахнулся отец, – и буржуазные суеверия пополам с предрассудками. Наука кофейную гущу отвергает, допуская если только как удобрение, и то, не для всех растений.
– На похороны ехать надо? – осторожно спросила мать.
– Это несомненно, – кивнул и подтянул сковородку с жареной картошкой. – Без этого ныне никуда, – начал мощными движениями, будто кочегар уголь в топку, закидывать ложкой картошку в рот.
– А детей куда?
– С нами поедут. Куда конь с копытом, туда и рак с клешней: дедушку проводят в последний путь и так, в целом, поедят на поминках.
– Тоже верно, – кивнула мать, – какая-никакая, а все экономия.
– Я про то же. Мамка обычно на поминки колбасу вкусную делает, – отодвинул опустошенную сковороду. – Ехать надо, вдруг обломится чего.
– Что там может обломиться? – скептически подняла брови мать.
– Дом на батю был записан.
– Неожиданно.
– Но приятно.
– Все равно, полгода ждать. И бабку куда-то девать надо.
– Мамка много места не займет, да и пенсия у нее хорошая должна быть. Лишь бы Нинка ненужный сыр-бор не начала.
Тетя Нина Севкина была старшей сестрой отца. Она с дочкой Марусей жила в городе, в общежитии карандашной фабрики, с общей чадной кухней, где было не пройти от изрезанных столов и колченогих стульев, и одним туалетом и умывальником на весь этаж. У них было две с половиной комнаты. То есть их комната и комната покойного мужа – Васи, с которым тетя Нина разошлась. Комнаты были расположены напротив друг друга, в конце коридора, поэтому они выгородили пространство между комнат и поставили дверь. Там стол обеденный и холодильник, типа импровизированной столовой. Почему-то это помещение они называли «курхуятником». А перед входной дверью, с внешней стороны коридора, стоял большой и тяжелый деревянный ящик с двумя навесными замками для хранения картошки.
– Нинка жадная, – нахмурилась мать, – с говном не расстанется. Привыкла за свою гипертонию прятаться, клуша.
– Если бы просто пряталась, а то какая-то воинствующая гипертоничка, того и гляди, до крестового похода дойдет.
– И астма у ней, – пожевала губами мать.
– И неистовая астматичка, – кивнул отец.
– Будете мало работать, – посмотрела на нас мать, – тоже станете гипертониками.
– И астматиками, – добавил отец.
– Верно.
– А вообще, мамка со скумбрией пирог умеет готовить вкусный.
– Витя, не выдумывай, на похороны со скумбрией пироги сроду не делали.
– У вас может и не делали, а у нас делали. Когда тетю Клаву хоронили, такие пироги в печке сделали, что пальчики оближешь.
– У нас была тетка? – заинтересовался брат.
– Была, только тетка мне, а вам бабушка. Ее убил Шп…
– Вить, хватит! – прервала мать. – Никто ее не убивал!
– Она была слегка слабоумной, так нормальной, но не в себе. Сроду ничем не болела, все береглась. А тут пришли, а у нее осколком стекла от банки из-под вишневого компота сонная артерия перерезана. Что скажешь?
– Все знают, что она открывала банку и случайно порезалась насмерть.
– Нет, не случайно. Это Шп…
– Витя!!! Смени тему!!!
– Хорошо. Скумбрию хорошо в стеклянной банке, с лучком и подсолнечным маслицем, – отец облизнулся, – и еще зерен горчицы посыпать – вообще объедение. Вы не подумайте, – отец погладил Димку по голове, – что у вас родители скотины бесчувственные: дед умер, а мы сидим и меню поминок обсуждаем.
– Мы не думаем, – буркнул Димка.
– Молодцы. Просто человек так устроен, что горе похорон надо заесть на поминках. Физиология такая.
– Понятно, – кивнул Димка.
Дедушку мы знали мало, поэтому его смерть нас с Димкой мало тронула.
– Ничего, зато на похоронах брюхо набьем, – перед сном сказал Димка. – Заедим горе похорон.
Димка был с рождения зашуганным. Сначала врачи подозревали у него менингит, потом кучу болезней, потом за воспитание плотно взялась мать. После всего этого было не удивительно, что он боялся незнакомых людей и часто прятался под стол в прихожей, подслушивая разговоры матери с подругами. Благо, что скатерть, украденная отцом в столовой на прежней работе, свисала почти до пола, надежно скрывая Димку от чужих взглядов. Потом он вообще взял привычку внезапно выскакивать из-под стола или проползать под стульями, пугая разговаривающих.
Единственный его друг Коля Мартынец по кличке Чомба тоже был пареньком со странностями. Познакомились они тогда, когда Димка, одетый в кепку с накладными кудрями, гулял по саду. После того, как Чомба притащил из дома сала, они подружились.
– Угу, – согласился я.
***
В Толмачовку выехали рано утром – едва рассвело. Мать тихо бурчала; отец молча кивал и курил; брат досыпал, едва слышно сопя и время от времени жалобно вскрикивая; я смотрел в окно на зарождающееся утро. Дорога заняла почти три часа.
Бабушка строго посмотрела на нас с Димкой, а потом, смягчившись лицом, обняла.
– Осиротели мы, – отец скорбно снял коричневую шляпу и прижал ее к груди. – Одни мы теперь в этом мире бушующем. Где тело? – сменил скорбный тон на деловой.
– Вить, гроб в зале.
– Тань, дети, – распоряжался отец, подталкивая нас к дому, – заходим и прощаемся, пока никто не набежал.
Мы вслед за матерью робко вошли в дом. Из дощатых сеней дверь вела в тесную кухню со старой газовой плитой и разбитым на геометрический орнамент частой деревянной решеткой окном, выходящим на ворота. Если идти из кухни прямо, то можно было попасть в «летнюю комнату»: две сходящиеся углом стены, с такими же витражными окнами по всей длине, две кровати с панцирными сетками и большой сундук. Слева – выход на второе крыльцо. Справа, между кухней и «летней комнатой» – дверь в дом. Сразу за ней «прихожая» – комната с газовым котлом в небольшом закутке и маленьким подслеповатым окошком, выходящим в какой-то пристроенный к дому курятник. Пройдя по прихожей, через дверной проем слева можно было попасть в зал.
– Разуйтесь, дикари! – прошипела в кухне мать.
– Тань, не выдумывай, – бабушка устало махнула рукой, – все равно натопчут сейчас.
