Чтобы стать по-настоящему мудрым
надо не раз побывать в дураках.
(сам додумался)
В нашей жизни есть много хорошего и плохого, приятного и не очень. А главное – всегда есть что-то неизведанное.
Заявления некоторых самоуверенных граждан типа «я уже все видел» или «я уже все прошел» – глупая бравада недалеких людей.
У меня на этот счет у меня есть свое мнение:
куда бы ты в этой жизни ни шагнул, куда бы не свернул, – все равно куда-нибудь вступишь, вольешься или вляпаешься.
А иногда даже и поворачивать не надо, жизнь сама развернет так, что от тебя уже ничего не зависит.
Порой оглянешься в прошлое, и вспоминаются древняя поговорка:
«Все мы сильны задним умом».
И действительно, мы мудро и правильно рассуждаем, как нужно было поступить лишь тогда, когда изменить уже ничего нельзя.
Мой приятель как-то глядя на свою жену шепнул на ухо: «Если бы я знал чем все это кончится, я бы на первое свидание с ней не пошел…»
А вот более современная интерпретация известного постулата:
«Опыт – очень полезная штука, которая появляется через несколько секунд после того, как она была нужна».
И наконец, главная мысль в этой связке:
«Дурак учится на своих ошибках, умный – на чужих»
Чужой я вам или нет – вам решать, но ознакомиться с моим неполным личным делом, уверен, будет полезно и интересно. Тем более времена были тоже специфические, заодно и в них окунетесь.
Плакат времен перестройки 1986 год
Времена были непростые: пустой желудок, возбужденный разум. И хотя петь совсем не хотелось, песни прошлых лет часто вспоминались:
Как вихри враждебные взвились над нами, —
Так много чего наломали местами.
И мир, что проклятьем весь был заклейменный — Хотели мы сделать краснознаменным.
Стреляли, скакали и пели Гренада! —
Хотя и не знали, кому она нада.
Легко нам от песни всем было веселой, —
Пока процветали деревни и села.
В войну от Москвы мы шагали до Бреста —
Теперь не добраться до этого места.
Затем соловьи все будили солдата —
Теперь старшина и, отборнейшим матом.
И Ленин шагал впереди молодой, —
Хотя на портретах везде с бородой.
Потом все запели в семейном кругу, —
Про яблоки, что залежались в снегу.
Затем заталдычили все беспрестанно —
Про Жанночку, ту, что ну очень желанна!
Одни воевали, другие пахали,
А третьи под песни страну воровали,
Дождемся, – вновь шлягер пойдет на эстраде
Забытый — «Подайте нам всем христа ради!»
Армия болезных
Однажды, без малейшего на то желания мне пришлось влиться в отряд болезных людей. Точнее, это был даже не отряд не полк и не дивизия а самая настоящая армия. Половина – штатный состав, а вторая… Как бы это выразить подоходчивее?.. те, кто призваны как бы на «сборы». Прошел их, отчитался анализами и бегом на насиженное место. Главное уложиться во времени, чтобы это место не успели занять.
На своих первых сборах узнал много интересного. Например, что болезни бывают разные, и их количество так до сих пор никто так и не сосчитал.
Условно их подразделяют на установленные – с диагнозом, и не установленные – без такового. Те, что установлены, соответственно делятся на: хронические и не хронические; заразные и не заразные; смертельные и не смертельные.
Сами больные, те, кто еще способен шутить, подразделяют их еще и на приятные и неприятные.
К приятным, они относят чесотку: почесал – и еще хочется, к неприятным – геморрой.
Молодым и любопытным еще не знакомым с последней хворью, объяснять не буду – медицинской литературы полно да и жизнь еще долгая… познакомятся
Моя болезнь относилась к разряду интеллигентно-алкогольных. Это я заключил почти сразу по составу нашего кардиологического отделения. Здесь лежали и высокообразованные интеллектуалы, переживавшие за всех и все, и рядовые алкаши – плевавшие на все и всех.
Диагнозы, которые вписали в мою карточку, звучали солидно и заковыристо: вегето-сосудистая дистония, стенокардия, ишемическая болезнь и еще несколько болезней, названия которых я так и не смог прочесть.
Признаюсь, в моей голове всегда проживала мысль: нашим врачам в школе чистописание и правописание никогда не преподавали. Но то, что я получил инфаркт, я уже не сомневался, сомневались врачи или делали вид…
Я был определен в местную районную больницу, гордо носящую имя вождя мирового пролетариата. Владимир Ильич всегда опирался на самые бедные слои населения, в которые при социализме вошли и врачи. Под именем своего «благодетеля» брошенный на выживание медицинский персонал готовился к переходу точно в том же статусе из второго тысячелетия в третье.
Корпуса сталинской постройки давно требовали ремонта, а внутренний интерьер соответствовал моему представлению о земских больницах, описанных в рассказах Чехова и Булгакова.
В моей палате было восемь коек. Пролежал я там две недели, но никто из обитателей палаты в моей памяти не зафиксировался. Единственное, что мне запомнилось, что двое у окна постоянно читали, а двое у двери, постоянно храпели.
Все здешние обитатели считали себя временными пациентами и собирались сразу после курса лечения вернуться к прежней жизни. Алкашам, на мой взгляд, было проще, ведь там, в той относительно свободной жизни, их никто подсиживать не собирался, а в дешевых пивных места в основном стоячие.
Заведующим кардиологическим отделением, был статный доктор с оригинальной фамилией Кручина. Во время первого обхода он наметанным глазом оценил материальные возможности вновь поступивших больных. Из неоднородной массы доктор выделил меня как наиболее перспективного на платную операцию (позже я узнал, что ему шел неплохой процент).
Со знанием дела, просмотрев имеющиеся кардиограммы и прослушав стук моего «движка», он обрисовал мои перспективы. Но сделал он это как бы невзначай, проронив фразу, что, мол, с таким сердечком больше четырех лет я не протяну.
Мне стало слегка не по себе, но внешне на его пророчество я отреагировал спокойно. После этого наш главный доктор потерял ко мне всяческий интерес и при следующем обходе вообще не подошел.
Состояние мое было стабильно хреновым, и даже через две недели местными светилами еще не было установлено точного диагноза.
На всякий случай меня все же направили в Петербург для дальнейшего обследования.
Перед отправкой наш сердечный спец решил меня приободрить. При последнем обходе, он все так же, между прочим, вставил еще одну значимую для меня фразу: четыре года, это конечно, минимум, а максимум, на что я могу рассчитывать – лет двадцать.
– Это еще куда ни шло, – подумал я, прикинув, что при таком раскладе появляется надежда раскрутить родное государство на несколько лет пенсионного обеспечения.
