— Да, пап, я все поняла, — произнесла темноволосая девушка,
находящаяся на переднем сиденье машины. — Да-да, знаю-знаю, что я самая
отвратительная дочь на свете, и что совершенно не умею вести себя адекватно. Я
все это уже прекрасно знаю. Как, собственно, знаю и о том, что у тебя одни
сплошные проблемы из-за меня. И вообще мне, наверно, ремня не хватает!
Вот так просто пресекла все попытки отца ее отчитать Саша, демонстративно
закатив глаза, когда он злобно шикнул на нее.
Это был дано изученный ею сценарий.
Отец ругал ее, безостановочно читая девушке морали и постоянно
напоминая ей о том, что она — одна сплошная проблема в его жизни. А она, в
свою очередь, делала вид, что слушала его. Но сегодня Саше совершенно не хотелось
проходить через этот ад в очередной раз, и она решила опередить мужчину,
договорив за него сама.
— То есть, ты реально считаешь, что исключение из элитной и очень
дорогой школы-пансиона за полгода до окончания выпускного класса — совсем
крохотная проблема, на которую не стоит обращать внимания?
Он держался из последних сил, чтобы действительно не вытащить ремень
из брюк и не надавать ей им по заднице, выбивая из нее всю дурь, которой в ней
скопилось за долгие годы немало. Мало того, что ему постоянно звонили из школы,
жалуясь на дочь и ее проделки, так теперь ее еще и исключили с позором,
выставив на всеобщее обозрение, что дочь Григория Вишневского —
непослушная заноза в его заднице, которая так и норовит вляпаться в большие
неприятности.
— В общем и целом, — да, — ответила девушка. — Это ведь ты
ведь заставил меня продолжить обучение там. Все время ссылался на то, что
поступление в университет куда престижнее какого-то там обучения в колледже.
Извини, но я не виновата, что им не пришелся по вкусу мой безобидный юмор. Я
ведь всего серьезно лишь хотела пошутить. Можно подумать, что ты никогда не
приклеивал к стулу своих преподавателей! И вот что в этом такого обидного,
скажи мне? Я же не кнопку ей подложила на стул!
Казалось, Саша искренне не понимала, в чем так сильно провинилась,
удивляясь тому, как отреагировали на ее абсолютно безобидную шутку педагоги и
персонал школы, пока Григорий играл желваками, стараясь не выпустить весь гнев
на педали своего автомобиля.
— Знаешь, — начал он, — до этого ты подложила в кровать к соседке
змею. А еще чуть ранее подожгла мусорный бак на уроке физкультуры, тем самым
сорвав всем занятие, так как все ринулись тушить огонь, чтобы он не разошелся
по всей территории пансиона. До этого перепрятала одежду одноклассницы, когда
она принимал душ, и ей пришлось бегать по коридорам школы в одном полотенце, которое
еле-еле прикрывало ей пятую точку. А в начале учебного года вообще сбежала
посреди ночи в лес, вернувшись только через неделю. И еще много чего, о чем мне
поведал директор. Если не считать всего этого, да, твое исключение из-за
приклеивания учительницы к стулу — это сущий пустяк!
Машина остановилась у ворот двухэтажного каменного дома, и на губах у
Саши заиграла искренняя улыбка.
Она, наконец-то, снова дома.
Теперь ей не надо будет вставать по режиму. Не нужно надевать
идиотскую школьную форму, которую все это время хотелось сжечь в мусорном баке.
А также больше не придется принимать душ с остальными девушками и делить с
кем-то комнату. Но больше всего ее радовало то, что ей больше не придется
выслушивать нотации от преподавателей по поводу ее внешнего вида и безобразного
поведения.
А уж отца…
Отца она как-нибудь потерпит.
— Саша, что с тобой произошло? — поинтересовался Григорий. — Ты
впервые за сорок лет моей жизни заставила меня сгорать от стыда, выслушивая о
тебе такие нелицеприятные высказывания. Разве я тебя так воспитывал?
Он нарочно заблокировал все двери, чтобы девушка не смогла от него сбежать,
дослушав его до конца. Ему нужны были объяснения от дочери. И мужчина намерен
был их получить.
Брюнетка нервно хмыкнула, сжав в руках край толстовки и теребя его
из-за расшалившихся нервов.
Ей точно не послышалось?
Воспитывал?
Разве он ее вообще когда-нибудь воспитывал?
Отец хоть знает, какие у нее интересы?
А, может быть, пребывает в курсе, с кем она дружит или общается?
Или, возможно, знает о том, чего девушка хочет от жизни?
Однажды он уже оставил ее одну, предоставленную самой себе. А теперь
вдруг опомнился, когда уже поздно было что-то исправлять.
— Неужели папочка вспомнил о моем воспитании? — язвительно
взъелась Саша, повернувшись лицом к отцу. — Ты отправил меня в эту школу
одиннадцать лет назад! Просто отдал меня на воспитания каким-то учителям и
забирал лишь на длинные праздники или каникулы! Да, ты просто забил на меня!
Ты… Господи… Да, знаешь, ты действительно прав. Ты меня вот так не воспитывал.
Ты меня, в принципе, по большому счету, вообще не воспитывал!
Быстро дотянувшись рукой до кнопки, с помощью которой можно было разблокировать
двери, и воспользовавшись замешательством отца, Саша быстро нажала на нее. Открыв
дверцу, она пулей выскочила из автомобиля, искрометно забежав в дом. Благо,
дверь оказалась не заперта, и она беспрепятственно смогла пройти в дом, где,
поднявшись на второй этаж, заперлась в своей комнате, не желая ни с кем боле
говорить.
Она устала.
Устала от всего.
И ей нужно побыть наедине с самой собой, чтобы упорядочить мысли и
успокоиться.
Григорий, все еще пребывая в замешательстве, вышел из машины на ватных
ногах, и достал чемодан дочери из багажника, мысленно отругав себя за то, что
все вышло вот так. Если честно, отправляя Сашу в элитную школу-пансион с
раннего детства, он никогда не задумывался над тем, впоследствии она будет
думать о нем в подобном ключе.
Мужчина всего лишь желал ей лучшего образования, чем получил сам
когда-то в юности. И хотел, чтобы она чаще общалась со сверстниками. Девушке
нужно было нормальное детство, полного веселых моментов и маленьких приключений.
А он хотел ей все это дать. Только и всего.
Григорий поднял чемодан на второй этаж и постучал в закрытую дверь.
— Забери вещи, — спокойно проговорил Вишневский. — И
открой, пожалуйста, дверь. Нам надо серьезно поговорить.
Несколько минут за дверью не было слышно ни единого звука, словно там
и не было никого вовсе. И вот когда мужчина уже собирался уйти, дверь в комнату
внезапно отворилась, являя Вишневскому расстроенную дочь с потекшей тушью на
лице. Она забрала чемодан, пропуская отца внутрь своей обители.
— То есть ты действительно считаешь, что я отправил тебя в
школу-пансион для того, чтобы попросту избавиться от тебя, как от ненужной
обузы, которая как-то мешает мне жить? — прямо спросил он.
Мужчина не находил себе места. Григорий искренне не понимал, откуда у
его дочери вообще появились такие мысли. Она — единственная его радость в
жизни. Просто тогда он не мог поступить иначе. Он всегда, в первую очередь,
думал о ней и об ее безопасности. И, если честно, бизнесмен совсем не
подозревал, что сознание ребенка воспримет данный жест как попытку избавить
себя от забот воспитания.
