2006 год
В миллиметре от заостренных носов стильных ботинок клубилась пропасть, шелестя верхушками растущих внизу деревьев, смутными силуэтами прорисовывавшихся в густеющем сумраке. На высоте ветер чувствуется острее, словно обретает вкус и запах самого неба – холодный, терпкий, с обжигающе-острым металлическим привкусом.
Ветер сдул все мысли, оставив в насмешку только чувство всеобъемлющей пустоши.
Депрессия – штука страшная и всерьез о ней рассуждать могут лишь люди, видевшие лишь легкую ее тень. Те же, кто столкнулся с ней нос к носу, как правило, предпочитают не вспоминать об этом.
Она накатывает внезапно, огромной волной прилива и бежать некуда и помощи ждать неоткуда. От себя не убежать, мир вдруг стал враждебным, а потом пустота, индифферентное безразличие, вперемежку с полнейшим неверием… Ни во что.
В жизни не остается места для «никчемного, лишенного души тела.
Марина не собиралась прыгать, просто стояла на краю, может быть, впервые в жизни так четко понимая, что вообще значит «Край» – конец лета, тусклый пасмурный вечер, сломанные заграждения на когда-то действующем, ныне бесполезно возвышающемся над заброшенной, растащенной на металлолом веткой железной дороги, мосту, и только один шаг…
Внизу мелькнул огонек карманного фонарика. Марина очнулась от бездумного мимолетного транса, зябко поежилась. Ветер пробирал до костей.
– Марьян, ты где? – донеслось откуда-то снизу. Слова прозвучали будто из трубы: скомкано, вязко, тем не менее, голос она узнала.
Тяжело вздохнув, она отступила на шаг, поколебалась с минуту, но отвечать не стала, вместо этого стала осторожно спускаться вниз, стараясь не угодить каблуками в многочисленные дыры в ступеньках. Бетон раскрошился задолго до закрытия этой железнодорожной ветки.
– Маришк, ну что же ты! – укоризненный и вместе с тем искренний возглас встретил ее внизу.
– Нормально все, дядь Саш, нормально, правда, – вздохнула она в ответ и почти сама поверила. Давившая на сердце тяжесть вдруг ослабла, словно что-то, держащее ее весь последний месяц вдруг отпустило.
– Поехали. Когда ты сказала, что хочешь прокатиться в одиночестве я и предположить не мог, что ты приедешь сюда, – дядя Саша, кажется, также ощутимо расслабился.
Марина даже чуть улыбнулась. Солидный мужчина, в прошлом ведущий инженер авиаконструктор вынужден дергаться и переживать за глупую дочку своего босса, прыгнувшую на его пушистый хвост в деловой поездке, лишь для того, чтобы вновь оказаться в городке своего детства.
– Это мое любимое место, – зачем-то соврала она, – Не сердишься?
– Просто поздно уже…
Продолжать разговор не хотелось, обстановка не располагала – мягкие сумерки, убегающая за горизонт лента фонарей, тихая музыка, ощущение долгожданного теплого покоя.
– Какая-то ты странная стала, – словно про себя обронил дядя Саша.
Марина ощутимо вздрогнула.
– Не мое это конечно дело…
Марина внимательно посмотрела на него, вдруг улыбнулась, хотела как-то отмахнуться, но в последнюю минуту передумала:
– Плохо мне.
Давно надо было с кем-то поговорить, сил держать в себе столько непонимания и страха больше не осталось. К тому же, все уже прошло, а этот человек, если и помочь не поможет, то, по крайней мере, не настучит никому.
– Это я заметил. Всегда такой шустрой, веселой была, а тут как подменили.
– Я ведь думала, что умом тронулась до недавнего времени.
– Это как так? – полушутливый тон не обманул ни на секунду, Марина точно знала, ее слушают и слушают внимательно.
Она мельком окинула взглядом свое отражение в зеркале заднего вида. Обычно она вполне себе нравилась, но не сегодня. Темно-русые волосы с утра так тщательно уложенные в спиральные локоны нещадно растрепались, темно-синие глаза широко распахнуты, будто от испуга, красивые, точеные черты лица носили отпечаток усталой растерянности.
«Вид клиентки психушки»
– Ты ведь знаешь про аварию в июне, у меня сотрясение тогда было
Дядя Саша кивнул. Еще бы ему не знать. Пока она отдыхала на больничной койке, ее отец половину города на уши поставил в поисках «отморозка», задавившего его сокровище. С ним даже тогда разговаривать трудно было – обожженный дикобраз, да и только.
– Вот тогда меня и переклинило, будто мысли чужие читать научилась, ветер со мной разговаривать стал, а еще сны. Такие сны сниться стали, не разбирала толком, где явь, а где сон… – выпалила все залпом, чтоб не усомниться, не передумать.
– Да что ты! – дядя Саша даже скорость сбросил, – Ну ты мать даешь! И молчала?!
– Забыл где я учусь? Скажи я что подобное, тут же загремела бы на Нагорную. Но это не самое странное. Подтверждалось ведь все – телефон звонит, я знаю наперед кто, человек в палату ко мне заходит, а я знаю как он до больницы добирался, что скрывает – и многое при разговоре подтверждается.
Он не знал, что ответить, да и нужно было ли что-то отвечать, Марина предпочитала говорить сама.
– И после выписки это продолжалось. Кот мой мне новости все домашние поведал, все, что скрывать от меня предпочитали на тот момент. То, что сбивший меня водила пьяным был и что Димка, парень мой, бывший теперь, несмотря на случившееся со мной отдыхать слинял, а вовсе не на стажировку, как мне втереть пытались. Потом выяснилось, что так все и было.
– А теперь что? – осторожно спросил дядя Саша.
– Теперь ничего лишнего подслушать не могу, вот уже две недели, как прошло все. И если честно, не знаю, что больше пугает…
– Жалеешь?
Марина неопределенно пожала плечами.
– Не знаю, я в такой панике была, что толком не понимала, что делать с этим, а теперь, мне начинает казаться, не со мной это было, не могло быть со мной. Отчуждение – симптом такой есть в психиатрии, – невесело усмехнулась она, – Пусто все, бессмысленно…
Марина говорила совершенно спокойно, голос не дрожал и не срывался, а в глазах стояли слезы, размером с лесной орех, делая очертания предметов несуразно расплывчатыми.
– Да… а я думал это у меня проблемы, – кашлянул водитель.
В воздухе повисла пауза. Тишина не давила, не заставляла подбирать вымученные слова, совсем, напротив, казалась совершенно естественной.
За окном черной стеной проносились леса и лесопосадки, на лобовое стекло упали первые капли дождя. Дворники нещадно смели их. Но дождь усиливался, капли превратились в мелкие брызги, за которыми щеткам уже трудно было угнаться. Свет фонарей и встречных фар сделался пронзительно ярким.
