Слоган книги:
Когда никто не видел, он сам себе был вольным ветром. Тем ветром, который дует туда, куда указывает флюгер.
Каша лучше болтовни1
Через два дня после сдачи ЕГЭ мать заявила, что с нее хватит. Настроена она была решительно. Семь лет ради Мишиного образования она мыкалась по съемным углам, бралась за любую работу, чтобы иметь лишнюю копейку и теперь, когда Миша окончил школу, она ни минуты больше не хочет оставаться в Питере. Она хочет вернуться в Моздок2, где у них есть, пусть однокомнатная, зато собственная квартира. Она все понимает, Миша талант, но и он должен понять ее. У него еще все впереди, а ее жизнь проходит, уже почти прошла. Мать расплакалась. Ее взвинтили на работе. Вот что это за мечта, всхлипывая, повторяла она, – стать первым в мире великим чеченским пианистом? Махмуд Эсамбаев3 нашелся!
– Эсамбаев танцор, – угрюмо поправил Миша.
– Знаю! – крикнула мать. – А этот танцор, что ли будет оплачивать твою учебу в Консерватории? Ты же знаешь, у нас нет таких денег.
Миша знал это. И они поехали в Моздок, сразу после вечера выпускников и прощания со школой, друзьями и любимым городом, которое вышло очень грустным. Настоящее становилось прошлым, мимо окон проплывали огни. Это плыл город женщин, современных и свободных, привыкших во всем полагаться на себя; город свободных мужчин, давно привыкших, что на них никто больше не полагается. Город детей, воспитанных интернетом. Правда, мать обещала, что на следующий год он обязательно вернется и поступит в свою Консерваторию, она договорится с дядей Гусейном4, ее родным братом, он поможет деньгами.
Маленький прифронтовой осетинский город был полон военных, несмотря на длительное затишье в войне. Близость к Чечне делала гражданскую жизнь напряженной и тревожной. Красота Северного Кавказа была обманчивой и в любой момент могла смениться гарью пожарищ и черными плешинами сгоревших лугов. Через месяц из Петербурга пришел контейнер с вещами, помаленьку нажитыми за семь лет. Его любимый «STEINBERG»5 был цел и невредим, лишь длинная белая царапина на левом боку пианино говорила, что пришлось испытать инструменту в дороге.
Затем прошел год. Миша работал в магазине электроники, мать устроилась в привокзальное кафе. В свободное время Миша не отходил от инструмента, часами корпел над нотами сложнейших фортепианных произведений и доводил до белого каления соседей классической музыкой. Мать, которая раньше не была замечена им в особом религиозном рвении, стала носить хиджаб6 и соблюдать законы шариата. А в мае, когда он уже мысленно готовился к отъезду, пришло печальное известие из Чечни. Мишин дедушка, на которого мать тоже возлагала определенные материальные надежды, погиб, случайно подорвавшись на мине. И они поехали на похороны.
Каждый свою плешь чешет.
Это было старое кладбище, утопающее в густой, по пояс поднявшейся траве. По склону холма без всякого порядка тут и там торчали длинные узкие каменные стелы, украшенные сверху резными причудливыми островерхими крышами, что делало их похожими на ульи. Резьба по камню была здесь в чести испокон веку, но арабская вязь, украшавшая стелы, не отличалась особым разнообразием. «Аллах – велик Он и Славен» было написано на большинстве стел. Десять мужчин в невысоких кудрявых папахах и черных одеждах неподвижно стояли над двумя новыми захоронениями под густым синим небом, гордящимся своей синевой как новенький глупый эмалированный таз. Со дня похорон прошло уже семь дней, и скорбь постепенно слабела, уступая место традициям. Дядя Гусейн, высокий мужчина с лицом длинным и печальным, словно сошедший с картины Эль Греко7, которую Миша видел в Эрмитаже, пил водку в сторонке, никого не дожидаясь и всем своим видом показывая, что ему наплевать на осуждающие взгляды стариков. Он был крепким и жилистым, ему ничего не стоило раздавить в ладони два твердых грецких ореха, но выглядел он совсем потерянным. Мише стало жаль его, он подошел и сел рядом на соседний бугорок. Дядя покосился на него, но ничего не сказал.
– Твой дед погиб как герой, – нарушил молчание двоюродный брат дедушки, обращаясь к Мише по-русски, поскольку родной язык Миша понимал с пятого на десятое. – Думаешь, он случайно наступил на мину? Да он тут каждую тропинку как свои пять пальцев знал.
Это было для Миши новостью. Старики важно закивали, соглашаясь, что Мишин дед герой.
– Пришли к нему ночью, вооруженные. Свои же, чеченцы, человек двадцать и с ними двое русских в камуфляже. У них была карта с отмеченной базой, где хранится наше оружие, только дорогу в лесу они не знали, им нужен был проводник. Прихватили на всякий случай заложником маленького Ваху и пошли.
– И отец вывел их на минное поле, – с горьким смешком добавил Гусейн. – Сказал, чтобы шли за ним след в след, завел в самую середину и наступил на мину. Никто не ушел… и Ваха тоже.
Голос его захлебнулся, сломался и стал лающим, словно он выгонял его из глотки палкой, как гонят со двора приблудную собаку. Ваха был его сыном.
– Наверное, он надеялся, что Ваха уцелеет, догадается лечь на землю и не двигаться, а он побежал, – возразил двоюродный дедушкин брат. – Ну и конечно наступил.
– Десять лет ему было!
– На все воля Аллаха.
Дядя Гусейн зло сверкнул глазами, но ничего не ответил. С тех пор как погибла жена, они с Вахой остались одни на свете, теперь не стало и Вахи.
– Русские пришли, русские уйдут, – задумчиво вздохнул кто-то из стариков. – А как мы потом будем друг другу в глаза смотреть?
– Пойдем, Миша! – дядя Гусейн поднялся и пошел вниз по склону, раздвигая руками высокую сочную траву. Старики стояли и смотрели, как они с Мишей словно плывут по полю в сторону аула. Прекрасный был день. Синее небо сверкало эмалью. В нем не было ни единого облачка.
Станешь гордой овцой, а волки тут как тут.
Уже больше недели дядя Гусейн не входил в дом отца, как бабушка ни плакала и ни уговаривала. Ел во дворе, спал на сеновале. Из окна Миша наблюдал, как бабушка выносила ему скатку из подушки и одеяла. Ночи были сырыми и от одеяла с подушкой он не отказывался.
– Мам, можно я сегодня переночую с дядей Гусейном на сеновале? – попросил Миша, отходя от окна.
– Постель возьми, – коротко буркнула она. У нее опять не было настроения.
Миша выскочил за дверь и побежал к сараю. Дядя уже устраивался на ночлег. Племяннику он не обрадовался, но взгляд его потеплел. Они долго смотрели на звезды. Таких огромных ярких звезд Миша никогда еще не видел. В Питере небо было всегда или в тучах, или засвечено огнем реклам.
– Нравится тебе здесь, Миша?
– Здесь очень красиво, дядя Гусейн, – искренне ответил Миша.
– Смотри, смотри, это твоя земля. Родина, которую у нас хотят отнять.
