Строгая мисс Ляпунсис совершенно точно и красноречиво выражала собой определенную породу старых дев: донельзя начитанных, грамотных и до невозможности превосходивших вас во всем. Так что лучшим способом избежать всевозможных конфликтов с ней было молчаливое и покорное согласие с любой «высокоинтеллектуальной чушью», которую выдавал ее вещательный орган, в простонародье именуемый ртом.
– Вы, всеми весьма уважаемая юная леди, – произнесла наша мисс (что в переводе на наш язык означало: «Вы всеми богом забытая юная особа»), посмотрев на хрупкую девочку лет десяти, – проследуете в зал для наведения чистоты и порядка!
Что означало: «Марш на кухню драить кастрюли и полы, дрянная девчонка!» Приказ, ставший уже типичным наказанием для девочки, был выполнен в сопровождении одного из двух «лбов», которые стояли рядом с воспитательницей.
– А вы отправитесь на общественно-полезные работы, – обратилась к юноше лет четырнадцати старая мисс (впрочем, годы проделали с ней работу сродни той, что делали египетские жрецы с фараонами: забальзамировали лицо и руки, так что выражение ее глаз, скул, уголков рта являло собой чистое воплощение строгости, а пальцы, редко когда взлетавшие выше поясницы, сохраняли знак указующего перста).
Второй «лоб» взял под руки слегка упиравшегося юношу, но пара подзатыльников быстро взяла свое, и они отправились в узенькое помещение с одним боковым окошком. Здесь на всем его протяжении стояли длинные столы с гладкими столешницами и много пустых ведер. И еще больше полных: с картофелем, луком, морковью, баклажанами и прочими овощами. Тут же стояли кадки с водой и тазиками, в которых предстояло мыть продукты. И все новые, и новые ведра подносили с погреба парочка провинившихся. Сам погреб находился неподалеку – дверь в него вела в одном углу помещения с крутым наклоном вниз.
«Лоб» впихнул юношу со словами:
– Ну что, приступай к работе! К завтраку надо все вымыть и начистить! Повара подойдут часикам к шести утра. А в восемь спущусь и я. Буду завтракать и воздавать тебе все почести.
Смеясь, он развернулся и вышел. Мартин, а это был именно он, засучил рукава и пошел искать свой излюбленный нож с короткой ручкой и коротким лезвием. Он не любил ножи с длинными лезвиями – ими было неудобно нарезать картофель. А коротким – самое то: раз, два, аккуратненько по кругу срезая кожуру, выходило куда быстрее. Экономия времени и сил. А сделав дело раньше, можно было и выспаться до подъема в семь утра на общую зарядку.
«Да и сестре помогу, – подумал Мартин, приступая к делу, хотя тут же улыбнулся сам себе. – Когда это ей была нужна помощь в мытье вечерней посуды? Да она управится раньше меня и, небось, опять будет мечтательно пялиться в окно, разглядывая далекие созвездия! Говорит, чудная, если тихонько замереть и слушать, можно услышать, как они переговариваются и поют на разный лад звездные песни! Где это видано такое? Вот чего выдумала-то!»
Так, разговаривая сам с собой, обдумывая перипетии дня, он коротал время за нарезкой овощей. Дело было не впервой. Который уж раз он получал подобный выговор и оказывался здесь? Да и не сосчитать! Но назавтра он опять что-то придумает и учудит, не будь он Мартином Кемпийским, сыном своих безвременно почивших родителей.
Ему было шесть лет, сестре и вовсе два годика, когда в один из вьюжных ноябрьских вечеров родители не вернулись домой. Они были в числе каравана, который отвез бочки лучшего вина в королевство Лилий и возвращался обратно через горы. Другой дороги в их край, настолько широкой и известной, как та, не было. В ту позднюю осень шапки гор уже покрылись снежными пуховиками, поднялся ветер, дождь, ненастье смыло часть утоптанной, выложенной гравием дороги. Караван свернул на боковую объездную тропку и как раз в тот миг, когда они проезжали где-то посередине, прогремел гром. Случился обвал, который так часто бывает в горах. На этот раз град камней и валунов роковым образом настиг пустые повозки и довольных от хороших продаж людей. На вырученные средства родители собирались безбедно жить всю зиму до самой весны, когда поля проснутся от холодов и примут семена для новых урожаев. Кто же мог предвидеть такое несчастье?
Тетка, что была с ними заместо родителей, только всплеснула руками: «Мол, а что я могу сделать? У меня у самой пятеро некормленых ртов!» Так уже с самого раннего детства они оказались в «общем доме». Мартин-то хоть в общих чертах помнил и папу, и маму, а вот сестре повезло куда меньше. Или наоборот? Бывали дни раньше, когда он так сильно тосковал по маме, что неокрепшими зубами вгрызался в кроватные поручни. На нескольких деревянных перекладинах до сих пор можно найти его отметины. Теперь-то он с гордостью хвастается этим перед новоприбывшим молодняком, а вот тогда ему было совсем не до смеха и похвальбы. Конечно, со временем боль утихает, но чувство потери все равно останется, похоже, на всю жизнь. И где искать недополученной ласки и любви? Ну, не у мисс Ляпунсис – это уж точно, как зуб дать!
Так их жизнь и протекала без большой любви извне. Прошло много лет, они добрались до подросткового возраста. Что оставалось делать, кроме как изо всех сил держаться друг за дружку? Небольшая разница в возрасте помогала играть в одни и те же игры, бегать в одни и те же уголки дома, затевать общие секреты, узнавать то, что в одиночку не узнать. Трюк у них выработался проверенный и надежный. Выработал его, разумеется, Мартин. Его всегда притягивало все запретное и потайное. А уж что может быть запретней, чем кабинет заведующей приютом? Трюк состоял в том, что как только прознавали, что у мисс Ляпунсис побывали какие-то гости, они бежали туда с придыханием. И если в длинном коридоре никого не наблюдалось, то подходили к обитой бархатом двери кабинета и приступали: сестра пряталась за небольшой выступ, угол около дверных петель, а брат громко топал рядом и, точно поскользнувшись, падал с грохотом, цепляя одну из многочисленных цветочных ваз, что стояли вдоль всего коридора на небольшом порожке у стены. Ваза с цветком, естественно, разлеталась, звеня глиняными осколками, и на этот набатный призыв из кабинета выскакивала мисс Ляпунсис с одной из своих многочисленных тирад. Это было еще ничего. Можно вытерпеть. Хуже приходилось, если она выскакивала с длинной деревянной линейкой – тут уж прячь пальцы в рукава рубашки и закрывай ими уши и прочие выступающие части тела! Прилететь могло куда угодно и немилосердно! Впрочем, с каждым годом и набором опыта Мартин приловчился все более и более успешно уклоняться и парировать удары линейки да хоть бы пуговицами на рукаве рубашки у нижнего выреза. А уж выворачиваться как научился всем телом! Ну вылитый уж! Вот если вас так лупят, то тут остается либо смириться и получать полную щепотку соли, либо выучиться уменьшить ее настолько, чтобы блюдо пусть и было соленым, но от него не сводило бы скулы.
