На улицах чилийской столицы Сантьяго встречается много всяких попрошаек и нищих. Один такой бездомный старик жил и возле моего дома. Убежищем ему служила картонная коробка. А если шёл дождь, старик просто набрасывал поверх своего ложа драный кусок полиэтилена и под этой крышей спасался от низвергающихся с неба осадков. Бездомный был грязен и вонюч, но всегда со всеми доброжелательно здоровался. Жители давно привыкли к бомжу. Сколько лет старик обитал в этом месте – не знаю, ибо когда я поселился здесь, нищий уже присутствовал на улице. Казалось, он никогда не покидал своего места, потому что, когда я уходил на работу, бродяга из своего угла с располагающей улыбкой желал доброго утра. Вечером, по возвращении домой, я слышал вслед доносящееся: добрый вечер, сеньор!
Иногда, если у меня оказывалась мелочь в кармане, бросал её в жестяную банку, которая всегда находилась подле картонного «жилища» нищего. И тогда он долго благодарил вдогонку: спасибо, сеньор!.. вы так добры!.. пусть господь ниспошлёт вам благодать!.. да будут счастливы ваши дети!..
Район, где я проживал, не был богатым и простые чилийцы, обременённые традиционно большими семьями, не всегда могли оторвать кусок насущный от своих детей. Поэтому нищему старику подавали негусто. Ему бы устроиться в каком-нибудь богатом районе Сантьяго, но там карабинеры не позволяли размещаться нищим и прогоняли их прочь. Хотя простые бедные люди всегда сердобольнее и душевнее богатеев. Так, если у них не было монет, люди подавали нищему кусок хлеба, банан либо какой-то другой плод. Тем и существовал бедняга. Случались дни, когда совсем ничего не подавали, тогда он рылся в ближайшей помойке в поисках пропитания.
Мне с моей веранды хорошо была видна вся улица. И я заметил: укладываясь на ночлег в своей коробке, старик рядом на земле обязательно оставлял корочку хлеба. Из любопытства как-то я спросил:
– Зачем же ты оставляешь всегда корочку хлеба, ведь сам нуждаешься в ней?
Бездомный ответил:
– Христос нас учил, что надо делиться со страждущими. Вот я и оставляю корочку хлеба тем, кому она более необходима, чем мне. Когда птицы её склюют, а то бродячая собака подберёт или крыса утащит. Они живые существа и братья наши меньшие. И им гораздо труднее, поскольку не могут попросить, как я…
А однажды утром я увидел, как над тем местом, где обитал в коробке нищий, заполошно, будто её кто-то вспугнул, кружится голубиная стая и никуда не улетает. Самого старика не было видно, не было и его коробки. И только дворник заметал последний мусор, оставшийся после пребывания здесь бича.
– Наверное бедолаге надоела такая убогая, впроголодь жизнь, и он покинул неуютное место, – подумал я. – Но, проходя мимо дворника, поинтересовался куда делся старик.
– Он умер нынешней ночью! – был ответ.
После этого улица будто осиротела. Никто больше не улыбался навстречу и не желал доброго утра или вечера. Улица теперь казалась неуютной, угрюмой и покинутой. А через некоторое время я сменил работу и съехал со снимаемой мною квартиры и перебрался в более благополучный район города. Тем и закончилась вся эта поучительная история, после которой я по-другому стал воспринимать окружающий мир и милосерднее относиться к его обитателям. На балконе своей новой квартиры я приладил кормушку для птиц и всегда держал её наполненной зёрнышками или хлебными крошками.
ПОЖЕЛТЕВШИЕ СТРАНИЦЫ РОССИЙСКОЙ ИСТОРИИ ПОРОЙ ОТКРЫВАЮТ НАМ ТАКИЕ ХАРАКТЕРНЫЕ ДЕТАЛИ ИЗ ЖИЗНИ ПРЕДЫДУЩИХ ПОКОЛЕНИЙ, ЧТО, ОЗНАКОМИВШИСЬ, НЕВОЛЬНО ПРОНИКАЕШЬСЯ К НАШИМ ПРЕДКАМ УВАЖЕНИЕМ, ПОЧТЕНИЕМ, ЛЮБОВЬЮ И… БОЛЬЮ. ВСЕ ЭТИ ЧУВСТВА Я СПОЛНА ИСПЫТАЛ, ПОЗНАКОМИВШИСЬ С СЕМЕЙНЫМ АРХИВОМ ТАТЬЯНЫ ДМИТРИЕВНЫ КОРЕНЕВОЙ, КОТОРАЯ ПРОЖИВАЕТ В СТАНИЦЕ САРАТОВСКОЙ КРАСНОДАРСКОГО КРАЯ.
СТАРЫЕ ФОТОГРАФИИ… КАКИЕ УМНЫЕ, БЛАГОРОДНЫЕ, ПОЛНЫЕ ДОСТОИНСТВА ИНТЕЛЛИГЕНТНЫЕ ЛИЦА!
ВСЛУШАЙТЕСЬ В РАССКАЗ ТАТЬЯНЫ ДМИТРИЕВНЫ.
СОН
Помещение казарменного типа – длинные ряды коек, стандартные серые одеяла, одинаковые, небрежно стриженные наголо детские головы… Кругом грязь, вонь, вши, чесотка. Неопрятные, циничные беспризорники, грубые воспитатели. И среди этого Содома – она – скромная, испуганная 12-летняя девочка, вырванная из благополучной жизни по злому стечению обстоятельств, лишённая крова и семьи. Ночами ей снится один и тот же сон: улыбающаяся мама, строгий отец, родной Ставрополь…
На календаре 1937 год.
Их детский дом находится в чужой заброшенной деревеньке в далёкой Саратовской области. Привезли её сюда в автомобиле суровые чужие дяди в военной форме с синими околышами в фуражках. Гораздо внушительнее её тощего узелка с пожитками выглядит «дело», лёгшее на зелёное сукно массивного стола заведующего детским домом. На его обложке с ярко-красной полосой наискось отчётливо пропечатано: «По путёвке НКВД»…
Может, всё это продолжение какого-то непонятного кошмарного сна? С чего же всё началось?
…Таня Коренева, как обычно, после занятий в школе спешила домой, напевая весёлую детскую песенку. Толкнула дверь, но та почему-то, как обычно услужливо, не поддалась. Девочка нетерпеливо постучала. В ответ – тишина. Тогда она забарабанила ножкой. Из-за двери раздался незнакомый грубый голос:
– Кого ещё там несёт?
Таня неуверенно пропищала:
– Это я – Таня.
За дверью послышалось:
– Там, кажется, дочка хозяев пришла.
Защёлкал ключ в замке, и за отворившейся дверью возник огромный человек в серой шинели с винтовкой в руке. От него исходил неприятный чужой запах не то хрена, не то редьки, как от уличного дворника дяди Прокопия – вечно взлохмаченного и неуверенно пошатывающегося при ходьбе. В сердце маленькой девочки вкралось незнакомое чувство большой тревоги, она испуганно вбежала в залу и опешила: её папа понуро сидел за столом, обхватив голову руками, а мама, скорбно поджав губы и опустив потухший взор, стояла у окна – чужая и незнакомая. Домработница Ефима Васильевна сухими старушечьими пальцами нервно теребила бахрому наброшенной на плечи шали.
В комнате на полу в непривычном беспорядке валялись разбросанные рукописные и печатные листы, книги, вещи. Какие-то незнакомые люди в военной форме и гражданские бесцеремонно рылись в мебели, безжалостно вспарывали её обивку и матрацы.
Таня бросилась к маме и ткнулась лицом в материнскую грудь. Но тут же грубые чужие пальцы крепко схватили девочку и потянули от матери. Её усадили отдельно на стул в другой стороне комнаты. Она не плакала – она запоминала…
Обыск продолжался всю ночь. Комнаты опечатывались. Когда, наконец, остались столовая, мамина спальня и комнатушка Ефимы Васильевны, человек, распоряжавшийся всей процедурой, скомандовал:
