Посвящается доблестным российским витязям,
беззаветно выполняющим миротворческую миссию
на дальних подступах к рубежам Отчизны.
Ресторан как ресторан, ничего особенного. Называется «Матисс». Просто мне нравится посидеть здесь на открытой террасе за бокалом холодного пива в летний зной, поскольку вид прекрасный простирается отсюда на протекающий внизу Лилль, на проплывающие кораблики с суетливыми туристами, на уток и лебедей, мило выпрашивающих крошки хлеба у прогуливающихся по набережной прохожих.
Вот и в тот день я сидел в глубокой задумчивости за столиком. Передо мной стояла недопитая кружка с охлаждённым ячменным напитком, а рядом лежала книжка с романом Прилепина «Обитель». Я был всецело погружён в собственные мысли, обдумывая сюжет какого-то нового своего сочинения. В этот момент он и подошёл ко мне. И окончательно вывел из пленительного мира грёз.
– Вы русский? – с необычайно тёплыми интонациями в голосе обратился по-русски незнакомец, выразительно кивнув на обложку книги с отчётливой надписью на моём родном языке.
Встрепенувшись от неожиданности, я взглянул на него снизу-вверх. Это был подтянутый молодой мужчина арабской внешности, лет 25 от роду, с чёрными вьющимися волосами, смуглой кожей и глубоко посаженными миндалевидными глазами. Наибольшее впечатление производили именно его глаза – глубокие, выразительные, с застывшей то ли грустью, то ли сокрытой мукой внутри. Бросалось наличие военной выправки в его осанке.
– Да, я русский, – подтвердил я его предположение.
Он попросил разрешения присесть рядом. Мы познакомились. Мужчина назвался Амиром. Принялся любезно выражать мне признательность за неоценимую российскую помощь Сирии…
А потом Амир рассказал о себе. Сейчас учится в Челябинском высшем командном училище бронетанковых войск. В Страсбург приехал погостить на каникулах у брата. С огромным уважением относится ко всему русскому: людям, культуре, политике. Но я не об этом. У нас состоялся интересный разговор, о котором и хочу поведать в своём рассказе.
***
…Сознание возвращается медленно. В голове стоит сплошной несмолкающий гул, будто в железную бочку непрерывно бьют арматурным прутом. С усилием разлепляю один глаз. Сквозь мутную пелену тумана перед собой различаю тяжёлый огромный ботинок военного образца. Он не новый, с изрядно потёртым носком, запылённый. На грязной поверхности его выделяется свежий алый потёк с медленно сползающей каплей.
О боже, ну как раскалывается голова. Внутри отдаётся пульсирующей болью, будто череп стягивают стальным обручем. Повожу глазом в сторону. Туман понемногу рассеивается, зрение обретает ясность – чётче становятся очертания предметов. Нависающий контур стола закрывает обзор. На фоне серой бетонной стены двигается ломкая тень с громадной лохматой головой и непомерно длинными руками. Сверху лампочка в обрамлении железной решётки тускло отбрасывает свет.
– Абакар, кажется, он очухался, – громовым раскатом звучит надо мной хриплый простуженный голос. В тот же миг ботинок перед моим лицом резко метнулся прочь, тотчас обрушившись с силой мне в грудь. От неожиданного удара перехватывает дыхание. Как выброшенная на берег рыба, судорожно хватаю воздух раскрытым ртом. Затем захожусь в трескучем кашле, выплёвывая при этом кровавые сгустки.
– Оставь его, Хамза. Убьёшь ведь раньше времени, – раздаётся невидимый за громадой стола возглас неожиданного заступника с начальственной интонацией.
Доносится тяжёлая поступь приближающихся шагов, гулко отдаваясь в душном помещении. Загородив собой источник света, сверху нависает грузная невнятная масса. Оттуда исходит острый дух немытого тела. Его владелец исторгает бесстрастно:
– Пёс должен получить по заслугам! Чтоб неповадно было другим.
– А что дальше с ним делать? – склоняется ко мне тот, которого назвали Хамзой. На его дикой образине с не чёсанными курчавыми патлами и отросшей клочковатой бородой, грозно пылают зраки яростным огнём едва сдерживаемой злобы.
– Запри его пока в карцере. А утром казнишь прилюдно на площади.
В памяти всплывают картины побега из стана боевиков. Погоня. Как потом поймали. Как приволокли назад в подземелье. Как били…
Размышления прервал первый истязатель, грубо схвативший за шиворот и резко поставивший на ноги ослабевшее вялое тело. Еле удалось устоять от насквозь пронизавшей внутренности боли. Тут ещё, туго стянутые верёвкой за спиной руки невыносимо саднит в неловко вывернутых суставах.
Взору предстал образец неприглядного помещения в полном объёме – с облупившейся штукатуркой и беспорядочно наваленным по углам хламом в виде кип архивной макулатуры, канцелярских товаров и каких-то одинаковых картонных коробок непонятного предназначения. За обшарпанным столом со стопкой деловых бумаг и запятнанных листов с рукописным текстом, с зажжённой сигаретой в руке, расположился ещё один тип в камуфляже. На его небритой физиономии с недельной щетиной между тёмными провалами глазниц выделяется перебитый массивный нос. А на щеке виднеется тянущийся от виска к самому подбородку безобразный рубчатый шрам.
Позади у двери стоит четвёртый – хмурый детина в выцветшей джинсовой куртке и брюках военного образца цвета хаки. Этот, последний, молча ткнул меня в бок стволом «калашникова» и повёл по едва освещённому коридору. С трудом передвигая подгибающиеся ноги, я покорно побрёл с обречённостью ведомого на заклание агнца.
В камере, узкой как могила и длиной в шесть шагов, было пусто и пыльно, воздух отдавал затхлостью непроветриваемого сырого помещения. Слабый свет из коридора почти не проникал в зарешёченное отверстие в двери. Пришлось наощупь продвинуться вперёд, по стене опуститься вниз. И я обессиленно растянулся на полу.
Нахлынули тягостные мысли по поводу сложившегося положения. Ситуация оказалась такова, что рассчитывать единственно оставалось на худшее. Утром отведут на городскую площадь, где совершаются почти каждый день казни. И безжалостно расправятся. Только не ясно пока каким образом лишат жизни. Может, как Абделю перережут глотку и придётся мучительно биться в конвульсиях… А может, повезёт как Али, и быстро пристрелят… Тело потом оттащат за ноги и сбросят в ров за стеной, у которой расстреливают… Безысходность положения весьма очевидна…
До рассвета ещё оставалось достаточно времени. И потянулся безрадостный шлейф удручающих воспоминаний. Это верно, что накануне гибели смертники обычно грезят видениями минувшего прошлого.
***
…Тот неудачный день начался с того, что у матери случился сердечный приступ. Отец повёз её на мотоцикле в Табию в госпиталь. А потом нагрянули боевики из экстремистской группировки «Джебхат аль Ислам» (запрещённая в РФ террористическая организация), и устроили кровавую расправу над жителями деревни. Меня с братом Рахимом и ещё несколькими молодыми парнями забрали с собой. Всех привезли в Алеппо. Рахим работал в пекарне, его отправили воевать. Кто-то сказал им, что я сварщик и меня оставили трудиться в их подземной мастерской по изготовлению джихад-мобилей. Это такие джипы, оснащённые приспособлениями для крепления крупнокалиберных пулемётов и другого стрелкового вооружения. Особенно много требовалось сварочных работ при подготовке шахид-мобилей. Тогда автомобиль полностью обшивали бронёй из толстых листов железа, чтоб его не могли пробить ни осколки, ни пули. Потом эту штуковину загружали большим количеством тротила, сажали в неё смертника и пускали на прорыв. Бойцы сирийской правительственной армии очень боятся этих ужасных бронированных монстров, поскольку те обладают невероятной разрушительной силой. Меня тоже вскоре стали готовить на роль шахида. Постоянно, по нескольку раз в день со мной беседовал мулла. Он убеждал, что Аллах приемлет погибших в священном джихаде героев и уготовит им место в раю.
