– Ну, наконец-то, – прошептал Дерзкий, заметив в подворотне женщину в алой косынке.
– Что? Вышла? – уточнил его напарник Оська по прозвищу Хвастун, долговязый парень в рваном засаленном сюртуке. – А точно она?
– Она, голубушка, кухарка Чванова. Платочек аленький на всей Коломенской только у неё.
– А что, у ростовщика другой прислуги разве нет?
– Нет.
– Ты ж говорил, богач…
– Богач-то богач, но жуткий скряга.
– Может, потому и богач, что скряга, – посетила голову Оськи неожиданная мысль. – Говоришь, закладов у него тысяч на пять?
– Может, и на десять.
– Как же ты их унесешь? Пойдем, давай, вместе. Ну что нам тот дворник сделает? Скажем, что к ростовщику, медальон твой идём закладывать…
– Дворник меня знает…
– Откуда? – спросил любопытный Оська.
– Не твоё собачье дело, – стукнул по столу Дерзкий.
Оська хотел возразить, но, кинув на приятеля взгляд, осекся – глаза Дерзкого горели недобрым огнем, а сжатые в кулаки руки готовы были врезать, ежели Хвастун немедля не заткнется.
– Так. Кухарка вышла на Коломенскую, повернула в сторону Кузнечного переулка, – сообщил приятелю Дерзкий, смотревший в окно. – Тебе пора. Всё помнишь?
– Чего тут помнить? Показать дворнику целковый, пригласить сюда, в трактир.
– Стол займешь другой, где-нибудь в глубинке, чтобы ему улицу было не видать.
– Это понятно, – Оська поднялся с табурета и направился к выходу.
– Эй, услужающий, – крикнул Дерзкий, – сколько с нас?
– Чайная пара[1], – стал загибать пальцы половой, – два бутерброда с ревельской килькой, два с ветчиной, итого-с пятиалтынный.
Дерзкий бросил на стол три пятака, продолжая наблюдать в окно за Оськой, который, перебежав Коломенскую, вальяжной походкой подкатил к дворнику, лениво подметавшему тротуар.
– Эй, уважаемый, – обратился он к нему.
Крепкий бородач в длинном тёмном кафтане и белом фартуке неприязненно оглядел оборванца:
– Чего тебе?
– Сам-то я нездешний, только-только с вокзала. Вот ищу, где выпить.
– А деньги у тебя есть? – усомнился дворник, разглядывая разодранный сюртук Хвастуна.
– А то как же, – воскликнул Оська и достал из-за пазухи выданный ему Дерзким рубль.
– Ого, целковый! – одобрительно цокнул языком дворник. – На такие деньжата славно можно погулять.
– Только вот где? – улыбнулся в ответ Осип.
Улыбка у него была столь располагающей, что даже городовой не заподозрил бы в нем воришку и мошенника.
– Да хоть напротив, – махнул метлой дворник на тот самый трактир, из которого только что Оська вышел.
– Не составите ли мне компанию, уважаемый? А то я здесь никого не знаю.
Отлучаться от дома дворнику было нельзя. Если бы его отсутствие обнаружила хозяйка непременно уволила бы. Но нынешнее лето она безвылазно жила на даче, в город не приезжала. И дворник, а звали его Прокопий, решил рискнуть – уж больно хотелось ему выпить на дармовщинку. Он отнес метлу в дворницкую, снял там фартук и вместе с новым приятелем отправился в трактир.
* * *
Дерзкий покинул трактир в тот момент, когда Прокопий скрылся в дворницкой. Степенно, будто и не в старом заношенном армяке, пересек Коломенскую и зашел в парадный подъезд. Поднявшись на второй этаж, покрутил кнопку звонка. В глубине квартиры раздались неспешные шаги, и вскоре входную дверь отворили, правда, не настежь, всего лишь на цепочку.
– Чего тебе надо? – спросил ростовщик, увидев через щель оборванца.
– Медальон заложить, серебряный, – и, сняв его с шеи, сунул под нос ростовщику.
Дверную цепочку тут же сняли, дверь распахнулась.
– Прошу, проходи. – Ростовщик пропустил Дерзкого внутрь и от охватившего его волнения забыл закрыть дверь на ключ. – Откуда он у тебя?
Дерзкий, игнорируя вопрос, прошел прямо по коридору в огромную комнату. Другие бы хозяева использовали её как столовую, Чванов же заставил стеклянными витринами, точь-в-точь как в ювелирных лавках. И в них под замками держал заклады – от дорогих колец с бриллиантами до копеечных медных крестиков – под залог которых ссужал клиентам деньги. Кому в половину, а кому в четверть истинной стоимости. В назначенный Чвановым срок (обычно через месяц) залог надлежало выкупить, то есть вернуть ростовщику полученную сумму, а сверх неё ещё и плату за кредит, так называемые проценты. Однако редко кому из его клиентов это удавалось. И тогда невыкупленные заклады становились собственностью ростовщика.
– А ты, смотрю, всё богатеешь и богатеешь, – процедил Дерзкий.
– Как смеешь мне тыкать, оборванец? – взвизгнул Чванов. – И вообще, откуда у тебя этот медальон?
– Что? Неужто не узнал?
Стоявший спиной Дерзкий обернулся, и Чванов едва не выронил из рук свечку.
– Анатолий?
– Таки признал… Ну что, обнимемся, братишка?
– Ты же на каторге…
– Был и там, да весь вышел.
– Ты что… сбежал?
– Какой ты догадливый…
– И что тебе от меня надо?
– Во-первых, денег…
Чванов достал из кармана халата несколько мятых рублей:
– На, держи…
Дерзкий отпихнул руку брата:
– Три рубля? Ты что? Издеваешься? Я ведь из-за тебя на каторгу попал.
– Ты попал туда за убийство.
– Меня признали бы сумасшедшим, если бы не ты. Зачем ты в суд явился?
– А зачем ты подписывал векселя моим именем? Знаешь, сколько сил и средств мне пришлось приложить, чтобы от них отбиться?
Дерзкий достал из кармана длинный узкий кинжал.
– Ты чего? – попятился от него ростовщик. – Я твой брат…
– Спасибо, что об этом вспомнил. Открывай давай несгораемый шкап. Я знаю, он вмурован за портретом отца. Открывай, говорю, не то порежу как колбасу…
Возмущенный ростовщик подошел к картине. Сняв её, достал из кармана халата связку ключей и, безошибочно выбрав нужный, сунул в замок шкапа.
– Теперь отойди, – велел Дерзкий. – Вдруг у тебя там револьвер?
Увы, револьвер ростовщика покоился в ящике письменного стола. Как бы ему до него добраться?
Каторжник повернулся спиной к брату и, вытащив из кармана армяка холщовый мешок, сгреб в него лежавшие в шкапу купюры и монеты.
– Не густо, – вздохнул он. – Где остальные?
– Всё, что есть, – развел руками ростовщик. – Ты думал, я миллионер? Какое там… Каждая копейка по́том и кровью достается…
Дерзкий рассмеялся:
– Скажешь тоже… Ты такой же грабитель, как и мои друзья-каторжники. Последнее у людей отбираешь. Только им, разбойникам, за то каторга полагается, а вам, ростовщикам и банкирам, – уважение и почёт. А где медальон?
– Какой медальон? – опешил Чванов.
– Отцовский.
– Зачем он тебе?
– Не твое собачье дело, – оборвал его Дерзкий. – Давай медальон, живо. Не то зарежу…
– Не маши ножичком. Забирай, конечно… Где же он? Недавно ведь на глаза попадался, – начал ломать комедию ростовщик, медленно приближаясь к столу. – Не здесь ли?
Александр Иванович приоткрыл дверцу буфета:
