У Эйдена было мало радостей в жизни. Он жил в пансионе, соседи в котором не отличались дружелюбием, ходил на работу, которую терпеть не мог, отсылал крохи зарплаты родителям, зная, что те их обязательно пропьют, и каждый день надеялся, что когда-нибудь что-то изменится. У него не было друзей, только коллеги, с которыми он здоровался и прощался, пожимал им руки по утрам и забывал их имена к вечеру.
Чтобы не сойти с ума, Эйден разговаривал. Сам с собой, с техникой, со своим котом, которого лелеял. Кот был рыжим и тощим, несмотря на хорошую кормежку, а еще очень говорливым и ласковым, и часто по вечерам Эйден устраивал с ним целые беседы, обсуждая ситуацию вокруг. Эйс (так звали кота), отвечал ему частыми «мяу», и Эйден был безумно рад, что у него есть такой собеседник.
Еще Эйден любил разговаривать с огнем. Он делал так с самого детства, с тех самых пор, как отец брал его с собой на охоту. Костер трещал и издавал уйму необычных звуков, и Эйден пытался копировать их, смеясь и раздражая отца глупостями, а как-то раз, когда отец в очередной раз замахнулся, чтобы отлупить его за ребячество, из костра вылетела обугленная щепка и угодила отцу в глаз. Тот долго орал и ругался, и в конце концов залил огонь водой из ведра и утащил Эйдена домой, но Эйден почувствовал, что в огне было что-то родное и доброе. Куда добрее отца. С тех пор, где бы он не видел огонь, будь то крохотное пламя зажигалки или подожженная кем-то мусорка во дворе, Эйден тихо здоровался с ним себе под нос, чтобы никто не подумал, что он сумасшедший.
Иногда, в дни невыносимой тоски и грусти, Эйден брал Эйса, надевал на него купленную специально шлейку, и они шли в лес неподалеку, чтобы разжечь костер и посидеть погреться. Эйс никогда не старался убежать, напротив – всегда оставался рядом, неизменно мурча и вглядываясь в всполохи пламени, и Эйдену казалось, что кот такой же рыжий, как и костер, будто они родные браться. Эйден даже думал, что они подружились: Эйс пытался ловить редкие искры, вылетающие из костра, а огонь игриво завивал ему усы, если Эйс подходил слишком близко.
Время от времени Эйден брал в лес бутылку вина. Пил из горла, рассказывал про жизнь и обязательно делился, выливая в огонь понемногу, чтобы не затушить, а когда приходило время возвращаться домой – всегда извинялся, и говорил, что вернется вновь, а затем аккуратно заливал тлеющие угольки.
У Эйдена был его кот, была работа, которую он не то, чтобы любил, и было с кем поговорить. Ему этого хватало. Больше всего на свете он боялся потерять все то немногое, что имел, и поэтому, когда мимо него промчалась пожарная машина, первое, о чем он подумал, было «пожалуйста, пусть это не у меня», но подойдя к пансиону он почувствовал, как сердце его упало в пятки. Пансион горел. Пламя быстро распространялось, выбивало окна, пожирало все на своем пути.
Эйден рванул вперед, но его тут же остановили люди в форме.
– Туда нельзя, – рявкнул мужчина, отвесив Эйдену грубую пощечину. – Жить надоело?
– Там мой кот! – заорал Эйден тому в лицо. – Там мой кот!
– Его уже не вытащить! – прокричал в ответ мужчина. – Отойди и не мешай людям работать!
Он оттолкнул Эйдена, и тот безвольно опустился на колени. Жар от огня долетал до лица, а осколки от взорвавшегося окна оцарапали ему щеки. Это было его окно. Огонь добрался до его квартиры. Эйден понял, что по щекам текут горячие слезы, смешиваясь с кровью из порезов.
– Пожалуйста! – заорал он, закрывая глаза и громко всхлипывая. – Пожалуйста, прошу, только не Эйса! Прошу тебя!
Никто рядом не понимал, к кому обращается Эйден. Для всех он был просто обезумевшим от горя мужчиной, а он продолжал повторять «пожалуйста» все те часы, что ушли на тушение пламени. Пансион сгорел дотла. Даже когда дым улегся, никому не позволили войти внутрь: слишком шатким и дряхлым было здание еще до пожара, а теперь все могло рухнуть от любого шороха.
– Пожалуйста, – еще раз хрипло повторил Эйден, размазывая по лицу копоть и всматриваясь в обугленное здание. – Пожалуйста.
– Мяу, – ответил ему абсолютно невредимый рыжий кот, выпрыгнувший из окна абсолютно сгоревшего здания.
От него пахло костром и теплом, и чем-то очень, очень родным.
Была уже поздняя ночь, когда в двери моей квартиры неистово застучали. Я не спал; испытывая проблемы со сном, я пытался хоть чем-то себя занять, и под тусклый свет керосиновой лампы пытался читать ужасно скучный медицинский справочник прошлого века, надеясь, что он меня усыпит, но это было тщетно. За окном разразилась настоящая буря, и стоило мне услышать стук в дверь, я сразу подумал, что какой-нибудь бездомный сейчас попросит пустить его переждать дождь, на что я бы скорее дал бедняге несколько пенсов, чтобы тот снял себе где-нибудь койку, чем впустил бы к себе на порог непонятно кого. И дело даже не было в моей черствости или нежелании как-то контактировать с низшим слоем населения. Я не был владельцем этой квартиры, и намеревался вернуть ее хозяйке в том виде, в котором она мне сдала ее несколько дней назад, когда я приехал в Лондон из Даксфорда, что в графстве Кембриджшир. Мы приехали вместе с моим хорошим другом, я – чтобы посетить несколько лекций по истории, а он по своим личным семейным делам. Какого же было мое удивление обнаружить на пороге никого иного, а именно Оливера Мура, моего приятеля, полностью продрогшего до костей, бледного и бессвязно что-то бормочущего.
Я сразу же заставил его снять мокрую, испачканную грязью одежду и переодеться в мои домашние вещи. Оливер был немного выше меня, и все было ему мало, но он, казалось, совершенно не придавал этому значения. Он молчал до тех пор, пока я не усадил его в кресло и налил виски, стакан с которым он мгновенно осушил и взмолился о добавке.
– Ради всего святого, Оливер, что произошло? – я переживал за друга, как за самого себя. Мы были очень близки в детстве и в юности, затем наши пути ненадолго разошлись. Моя семья перебралась в окрестности Даксфорда, где родители хотели провести старость и уговорили меня поехать с ними. Оливер с сестрой и матерью остались в Кембридже. Через время я узнал, что его мать, необычайно талантливая и умная женщина, скончалась, а сестра в прошлом году вышла замуж и уехала жить к мужу в Лондон. Я был безумно рад, когда в очередном письме к другу я выяснил, что он тоже собирается в Лондон, и предложил поехать вместе.
Оливер выглядел постаревшим на несколько лет, хотя я видел его в последний раз пять дней назад. Признаю, что и тогда он не выглядел здоровым – он осунулся и сильно сутулился, выглядев так, будто не спал несколько дней. Я не стал его расспрашивать, в конце концов у меня самого были проблемы со сном. Теперь же, в тусклом свете лампы мне казалось, что передо мной не молодой человек, а мужчина в возрасте, потрепанный жизнью.
